По возвращении в посольство Гарримана ждало очередное указание из Вашингтона. Оно уполномочивало его передать Сталину или Молотову надежду президента, что советское правительство будет участвовать в помощи польским подпольным силам в оккупированной немцами Польше. Но независимо от действий советского правительства вооруженные силы Соединенных Штатов в меру своих возможностей будут это делать. Это было первое дерзкое выражение американцами своей воли в отношении Варшавы, адресованное Москве. Однако или Государственный, или Военный департамент, или оба вместе вскоре засомневались, не слишком ли дерзко они поступили. В послании Гарриману от 19 августа Государственный департамент запросил, желательно ли продолжать давление на советское правительство в отношении использования авиабаз на его территории для операций по спасению Варшавы. Он предоставил благоразумию Гарримана решать, делать это или нет. Но он просил принять во внимание важность продолжения челночных бомбардировок Германии, заметив, что «наши военные власти придают этим операциям особое значение». Далее в послании указывалось, что британцы, возможно, не принимают во внимание этот аспект и склонны зайти значительно дальше, чем готов зайти президент. В заключение было невразумительно замечено, что, поскольку советское правительство не склонно мешать нашим независимым операциям, чувствуется, что Гарриман уже достиг своей основной цели. Это замечание озадачило Гарримана, о чем он тотчас же доложил в Вашингтон.
Упоминание о точке зрения президента также озадачивает в свете совместного послания, которое они с Черчиллем на следующий день, 20 августа, отправили Сталину.
Гарриман тотчас же направил письмо Молотову, рассказав ему о наших намерениях оказать всемерную помощь полякам в Варшаве. Несчастный, но неутомимый Черчилль 20 августа убедил президента присоединиться к его посланию, несмотря на нежелание лично участвовать в делах Польши. «Мы надеемся, – писали они Сталину, – что Вы сбросите наиболее необходимое снабжение и оружие полякам – патриотам Варшавы. В ином случае не согласитесь ли Вы помочь нашим самолетам сделать это весьма быстро?»
В тот же самый день два события показали, насколько иначе советское правительство смотрело на ситуацию в Варшаве. Пресса писала, что за день до этого советские самолеты сбрасывали на Варшаву листовки, определяющие восстание как результат действий безответственной клики в Лондоне и призывающие население прекратить сопротивление и спасать свои жизни. А советское Министерство обороны откладывало ответ на привычное предварительное сообщение об очередном планируемом полете в Полтаву челночных бомбардировщиков, чтобы не позволить самолетам союзников сбросить боеприпасы для восставших на Варшаву.
22 августа Сталин ответил на совместное послание Рузвельта и Черчилля. Теперь он взваливал вину за происходящее в городе на кучку преступников, которые несут смерть хорошим людям, бросив многих почти безоружных людей под немецкие пушки, танки и авиацию. Более того, он писал, что с военной точки зрения создалось весьма невыгодное для русских положение, привлекающее усиленное внимание немцев к Варшаве.
Кстати, можно утверждать, что такое положение было только на руку русским, так как притянуло немецкие резервные силы, которые иначе были бы брошены на защиту немецких рубежей в Румынии и Болгарии на юге Карпат. К середине августа только две из восемнадцати немецких бронетанковых дивизий на востоке находились на юге Карпат. 20 августа советские войска мастерски начали кампанию на участке фронта между Карпатами и Черным морем протяженностью в 300 миль.
Прямое наступление на город, продолжал Сталин, невыгодно для Красной армии; но советские войска не пожалеют усилий, чтобы разбить немцев под Варшавой и освободить Варшаву для поляков. Он не упомянул о просьбе разрешить самолетам союзников приземляться за советскими линиями фронта.
Черчилль горел желанием ответить, что самолеты союзников будут посланы в любом случае, а уж советским властям решать, давать или нет убежище любому самолету союзников, который пересечет советскую линию фронта. Но Рузвельт отказался подписывать подобное послание, поскольку считал, что это не пойдет на пользу общей перспективе войны.
В течение следующих двух недель осажденные, умирающие, разобщенные на отдельные группы поляки в Варшаве продолжали сражаться. Несмотря на крупные акции на главных фронтах, этот эпицентр бедствия не был забыт. Черчилль продолжал призывать Москву и Вашингтон принять какие-нибудь меры, чтобы хотя бы показать, что эта горстка храбрецов не брошена. В начале сентября, по словам Черчилля, Кремль изменил свою тактику. 9 сентября советское правительство согласилось принять участие в доставке боеприпасов с воздуха. Но, даже сделав это, оно повторяло, что не несет никакой ответственности за события в Варшаве, а зайдя еще дальше, упрекнуло британское правительство за то, что оно заранее не предупредило о восстании, и спросило, не является ли это повторением событий 1943 года, когда польское эмигрантское правительство, без возражений со стороны британского правительства, сделало сокрушительное заявление об убийстве в Катыни.
Начиная с 13 сентября небольшие группы советских самолетов начали по ночам сбрасывать продовольствие жителям Варшавы. Большая его часть досталась немцам. После перерыва, вызванного нелетной погодой, 18 сентября американцы сбросили с бомбардировщиков боеприпасы. Они тоже не достались осажденным. Крупные силы Красной армии прочно закрепились на берегу Вислы напротив Варшавы, а остальные прорывались вперед южнее и севернее города. По настоянию генерала Берлинга четыре польских пехотных батальона на пароме были переправлены через реку, чтобы присоединиться к восставшим, но, понеся огромные потери, вынуждены были вернуться.
Пока предпринимались эти запоздалые попытки поддержать и спасти оставшихся в живых жителей Варшавы, Черчилль, Рузвельт и их штабы заседали на конференции в Квебеке. Похоже, они так и не смогли ничего предпринять ни по отношению к Польше в целом, ни по отношению к восстанию в Варшаве. Когда 23 сентября Гарриман передавал Сталину совместное послание Рузвельта и Черчилля, информирующее его о решениях, принятых в Квебеке, он спросил Сталина, удовлетворен ли тот ходом битвы за Варшаву. Сталин ответил: нет. Висла оказалась непреодолимым препятствием. При форсировании реки части Красной армии подверглись такому мощному артиллерийскому обстрелу, что ни один советский танк не мог прорваться по понтонной переправе, а без танков фронтальная атака невозможна из-за занятия немцами очень удобной наблюдательной позиции на высоком берегу Вислы. Гарриман не стал напоминать Сталину, что с подобными трудностями столкнулись и союзники при форсировании Ла-Манша.
Конец был близок. После шестидесяти трех дней ожесточенных боев 2 октября остатки поляков, сражавшихся в Варшаве, сдались. Погибли самые сильные бойцы польской подпольной армии. Вот что писал Черчилль об этом исходе: «Когда три месяца спустя в город вошли русские, они нашли разрушенные улицы и горы непогребенных трупов. Таково было их освобождение Польши, в которой они теперь хозяйничают».
Здесь можно заметить, что в конце октября, после того как борьба за Варшаву закончилась, когда Черчилль посетил Москву, Сталин, объясняя, почему он не попытался взять Варшаву фронтальной атакой, сказал, что советской армии пришлось бы уничтожить город и его жителей, а им не хотелось этого делать. По этой же причине не были предприняты и атаки с воздуха.
