Итальянское правительство во главе с новым премьер-министром Бономи к середине лета хорошо освоилось со своей работой. Когда Черчилль посетил Рузвельта в Гайд-парке после Квебекской конференции, они констатировали взаимное сближение. 26 сентября они совместно заявили, что продолжат постепенно, но все более интенсивно передавать контроль над делами Италии итальянской администрации. Чтобы отметить это решение, Союзная контрольная комиссия была переименована в Союзную комиссию.
Американское правительство хотело пойти дальше и возобновить с Италией полные дипломатические отношения. Советское правительство тоже было готово к этому. Но британское правительство колебалось. В телеграмме от 20 октября оно отметило, что находит странным заключать дипломатические отношения со страной, с которой, пусть и формально, находишься в состоянии войны.
Было также подчеркнуто, что делать это парадоксально, пока американское правительство еще отказывается обменяться послами с французскими властями в Париже. Это было сделано в течение следующих нескольких дней. 20 октября была учреждена французская зона министерства внутренних дел; 23 октября Французский комитет национального освобождения был признан временным правительством Французской Республики и туда был назначен американский посол.
Но если с Италией поступят подобным образом, откажут ли Румынии и Болгарии, перешедшим в войне на другую сторону, в таком же внимании? Несмотря на несогласие британцев, американское правительство и правительства других американских республик 26 октября сообщили об установлении дипломатических отношений с Италией. Государственный департамент объяснил, что он пытается как можно скорее заключить мир с Италией. Его тревожил затяжной политический кризис в этой стране, и он считал главным поощрять группы, борющиеся против немцев, и образовать демократическое правительство. Для администрации не может быть слишком сурового приговора, если она полагает, будто эта мера может всего через несколько дней улучшить перспективы демократической партии на американских национальных выборах!
Назревали другие перемены в итальянском правительстве и другие вспышки напряжения между американцами и британцами. Но события подтвердили правоту более поздних размышлений государственного секретаря Хэлла о ситуации в Италии в тот период, когда он оставил свою должность в ноябре 1944 года: «…мы с президентом чувствовали: Италия, после более двух десятилетий господства фашистов, сделала приятный прогресс в сторону принятия концепций и форм демократии. У нас не было никаких иллюзий, что в экономически ослабленной стране это будет легко, но мы действительно надеялись, что благодаря элементарному здравому смыслу плюс уроку ужасной катастрофы, в которую вверг итальянцев фашизм, они пойдут в верном направлении».
Здесь, ради целостности изложения, рассказ о стратегических решениях, дипломатической деятельности и борьбе наций за окончание войны должен на короткое время прерваться. Дело в том, что, пока лидеры трех великих стран – членов военной коалиции занимались обсуждением этих вопросов, ненасытные чиновники пытались взглянуть дальше их. Если, говорили они, страны можно заставить поклясться в вечном мире и в согласованной воле к его сохранению, разногласия между ними можно сделать временными и разрешимыми. Поэтому, пока гроза бушевала над всей Европой восточнее Рейна и над Азией от Маньчжурии до Индии и Индийского океана, делегации посвященных начали разрабатывать Хартию Объединенных Наций. Они собрались в доме на землях Думбартон-Окс, где каждая комната и аллея отмечена благодатью – благодатью прошлого, в которой так нуждалось будущее.
Конференция в Думбартон-Окс; сентябрь 1944 года
Американское правительство твердо решило до окончания войны объединить нации в коллективную систему поддержания мира. Однако существовало мнение, что только тогда, когда определится состояние Европы после войны и будут заключены мирные договоры, можно будет судить, следует ли Соединенным Штатам вступать в подобную Лигу Наций. На это возражали, что предложенная организация будет обязана поддерживать и защищать установившийся в мире порядок. Белый дом и Государственный департамент не отрицали, что при создании такой организации прежде, чем будут определены условия мира, можно столкнуться с определенными трудностями. Но они были готовы пойти на риск, поскольку считали это своим долгом. Затянувшаяся агония войны привела почти к всеобщему стремлению создать систему новых отношений, способную предупредить будущие конфликты. Но это стремление могло пойти на убыль после победы. А затем, как и в 1919 году, великая цель могла быть убита ложными опасениями возврата к старому мышлению.
Был ли и будет ли когда-нибудь мирный договор, который отдельные страны не считали бы неправильным и несправедливым? Нельзя позволять миротворцам и чиновникам, формирующим направление внешней политики, препятствовать режимам, которые могут дать и поддержать благополучие нации. Но дело не только в этом. США надеялись, что если оперативная система, к которой все нации могут обратиться за помощью, будет создана до того, как определятся окончательные условия мира, то и договориться об этих условиях, сделать их справедливыми, а не страшными будет значительно легче.
2 мая 1944 года члены сенатского Комитета по международным отношениям запросили Хэлла, может ли организация безопасности воспротивиться навязыванию «плохого мира». Этот вопрос характеризовал мысли и ощущения американских политиков.
Хэлл в своих мемуарах вспоминает: «Я ответил, что сенат, безусловно, будет ратифицировать договоры и впредь будет сам приспосабливаться к миру, хорошему или плохому. Затем я спросил, что мы будем делать, если мирное соглашение не будет соответствовать нашим представлениям. Расстанемся ли мы с идеей создания организации поддержания мира или будем решительно… строить ее и, если понадобится, дальше и дальше совершенствовать предложенную организацию поддержания мира?» И далее: «Достичь доброго мира будет гораздо легче, если поддерживать благотворные доктрины, содержащиеся в Атлантической хартии, московской Декларации четырех и резолюции Коннэлли. Иначе по окончании войны не будет даже предварительной программы, находящейся на полпути к совершенству; мы лишимся своего лидерства; и каждая страна уже будет готовиться в будущем торить свою борозду. Правительство, однако, действуя через сенат, вероятно, может предотвратить дурной мир, но. потерпев поражение, ничего не сможет с этим сделать. Однако мы не потерпим поражения по той причине, что нас поддержат малые нации и, вероятно, большая часть более крупных наций».
При ближайшем рассмотрении эти рассуждения опровергались теми, кто знал и понимал, как ясно, даже осенью 1944 года, уже определились многие черты современного мира соглашениями, заключенными в Каире и Тегеране, и ходом наступательных операций. Но я не думаю, что даже в этом случае американское или британское правительства поколебались бы в достижении своей цели или исполнении своей программы. Потому что, как пишет Макнил, американцы «…склонны считать создание международной организации неким талисманом, обладающим мощной способностью улаживать споры между нациями».
Короче, это был и идеал, и бальзам!
Концепция ассоциации свободных наций с целью совместной защиты и обеспечения благосостояния, похоже, стала самым удобным и одновременно самым эффективным способом предотвращения будущих войн. Мы пытались оставаться в изоляции, пытались соблюдать нейтралитет, пытались увещевать. Но все это, как оказалось, имело свои недостатки. Мы не верили договорам, уравновешивающим силы, и не хотели после войны держать большую армию. Преодолев все ямы и засады на этих тропах, мы стали искать для наций новые пути, сначала в Думбартон-Окс, затем в Сан-Франциско.
