«В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание в отношении неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году. Кроме того, обсуждались мероприятия, связанные с увеличением и расширением поставок Соединенными Штатами самолетов, танков и других видов вооружения для Советского Союза…
Обе стороны с удовлетворением отметили единство взглядов по всем вопросам».
Прежде чем вслед за Молотовым мы отправимся сначала в Лондон, а затем в Москву и продолжим дальнейшее обсуждение вопроса, связанного с открытием второго фронта, следует коротко изложить некоторые политические аспекты, затронутые в разговоре президента и Молотова во время пребывания советского министра в Вашингтоне. Они не забывали о том, что идет война, и поэтому серьезно взвешивали каждое слово. О проблеме советских границ, которая в течение долгого времени служила препятствием на пути соглашения с Великобританией, впрямую практически не говорили. 29 мая Молотов поинтересовался у президента, был ли тот осведомлен о содержании соглашения. Президент сказал, что знал о нем и считал удачным то, что соглашение не содержит вопроса границ. В конечном счете этот вопрос будет поставлен на повестку дня, но сейчас не самое лучшее время для его рассмотрения. Молотов спокойно заметил, что его правительство думает иначе, но прислушалось к мнению Британии и с пониманием отнеслось к пожеланиям президента.
Вероятно, Молотов слегка утешался тем, что, хоть ему и пришлось пойти на уступки в этом вопросе, зато он узнал соображения президента относительно послевоенного переустройства; они были подробно изложены во время неофициальных переговоров. Рузвельт изложил свою теорию по поводу того, почему бездействует Лига Наций. Он приписывал это наличию двух серьезных проблем. Первая заключалась в высокой степени ответственности за судьбы многих народов, вторая – в отсутствии скоординированных действий. направленных на охрану государственного правопорядка. Президент указал Молотову несколько путей решения задачи, связанной с поддержанием мира и безопасности, при которых нынешние враги оказались бы обезврежены. Небольшие страны, которые в прошлом показали себя нарушителями мира, и, возможно, даже Франция могли бы подвергнуться некоему подобию контроля. Три основных члена военной коалиции и, вероятно, Китай должны вместе решить, как поступать в подобном случае, и, действуя сообща, решать возникающие проблемы. Таким образом, отметил президент, по крайней мере в течение двадцати пяти лет удастся сохранять мир. Молотов в ответ поинтересовался: не окажется ли много стран, которым не понравятся подобные меры, например, такие, как Турция, Польша, и. безусловно, Франция? Рузвельт допускал, что такое возможно, но он считает, что Франция сможет восстановиться за десять-двадцать лет. Молотов поинтересовался также ролью Китая. В конце беседы Молотов отметил, что идеи президента относительно разоружения, контроля и поддержания порядка полностью реалистичны, известны Сталину и советское правительство будет всецело поддерживать их.
Рузвельт объяснил, что ему хотелось бы ознакомить Молотова и Сталина с еще одной идеей, являющейся плодом его долгих раздумий: «…в мире много островов и колониальных владений, которые, в целях нашей собственной безопасности, следует отобрать у слабых стран. Я полагаю, что Сталин мог бы с выгодой для себя подумать об установлении какой-либо формы международной опеки над этими островами и колониями».
Молотов согласился, что идея президента об установлении опеки будет, без сомнения, хорошо воспринята в Москве.
Есть все основания надеяться, что подобные обещания американцы искренне собирались выполнять. Но можно предположить, что, раскрывая свои планы перед Молотовым, президент одновременно пытался умерить советские территориальные претензии. Не предлагал ли он с той же целью долговременный послевоенный альянс, чтобы удерживать Германию и Японию под контролем, не давая им возможности обрести прежнюю силу? Не получилось ли так, что он обеспечил защиту России намного более эффективную, чем расширение ее границ? Не предоставил ли он Советскому Союзу возможность действовать в различных частях света за пределами его собственных границ?
Извергая этот поток идей, президент преследовал конкретную цель; преждевременность и небрежность, с какими он говорил об этих проблемах, должны были привести русских в явное замешательство. Давайте еще раз остановимся на политических издержках коалиции.
В соответствии с нотой, которую Гопкинс отправил Винанту, Рузвельт полагал, что визит Молотова прошел «крайне удачно». Когда советский премьер-министр остановился в Лондоне по пути в Москву, Черчиллю показалось, что он вновь поверил в реальность высадки через Ла-Манш в 1942 году. Как уже говорилось, проект все еще находился в стадии рассмотрения, и у Британии «все время возникали незначительные разногласия» с американским штабом. Кроме того, Черчилль заявил, что не будет никакого вреда от опубликования официального заявления, которое Молотов обсуждал в Вашингтоне, и что, возможно, это заставит немцев поволноваться. 11 июня было опубликовано это заявление, содержащее слова, которые можно было трактовать двояко: «В ходе неофициальных переговоров было достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году».
11 июня 1942 года это коммюнике было опубликовано Белым домом. В этот же день, после того как Идеи объявил о договоре с Советским Союзом, министерство иностранных дел опубликовало коммюнике, касающееся не только самого соглашения, но и остальных тем переговоров. В отношении второго фронта были использованы те же выражения, что и в американском заявлении, – «было достигнуто полное взаимопонимание» и так далее. 12 июня советское правительство опубликовало два заявления. Одно касалось переговоров в Лондоне, и главным образом соглашения, другое – переговоров в Вашингтоне относительно второго фронта.
Именно в этот день британский военный кабинет принял решение, что операция по высадке через Ла-Манш будет осуществляться только в случае выполнения всех требуемых условий. По всей вероятности, именно по этой причине Черчилль сделал все возможное, чтобы текст официального заявления не рассматривался как окончательное и бесповоротное решение. Он лично передал Молотову меморандум в адрес советского правительства в следующей редакции: «Мы ведем приготовления для высадки на континент в августе или сентябре 1942 года. Как уже объяснялось, отсутствие необходимого количества транспортных судов ограничивает масштабы операции по высадке десанта. Однако понятно, что мы не будем любой ценой участвовать в операции, которая может закончиться катастрофой, и не допустим, чтобы у врага появилась возможность торжествовать победу. Нельзя заранее сказать, окажется ли эта операция выполнимой. А поэтому мы не можем давать обещаний, но, как только убедимся в подготовленности этой операции, без колебаний приступим к ее выполнению».
Помимо этого, Молотов уже не раз слышал разговоры британских и американских военных, в которых они выражали серьезные сомнения относительно возможности успешного вторжения через Ла-Манш в 1942 году. Но пока еще, и в общих и в частных беседах. Молотов продолжал вести себя так, как будто вопрос был практически решен. Поэтому, выступая 18 июня на внеочередной сессии Верховного Совета, приуроченной к его возвращению из Лондона. Молотов начал выступление со слов Идена, сказанных государственным секретарем при подписании соглашения: «Никогда прежде в истории двух наших стран не наблюдалось такого тесного сотрудничества и взаимопомощи, как сейчас». А далее Молотов продолжил: «Как и следовало ожидать, серьезное внимание на переговорах в Лондоне и в Вашингтоне уделялось проблемам второго фронта. Результатом этих переговоров явились англо-советское и советско-американское коммюнике. В обоих коммюнике отмечается, что в процессе переговоров „достигнуто полное взаимопонимание относительно неотложных задач, связанных с открытием в Европе второго фронта в 1942 году…“ Будем надеяться, что наш общий враг скоро на собственном опыте испытает результаты все возрастающего военного сотрудничества трех великих держав».
