Не подсчитать, сколько нервов скрывалось за такими, к примеру, строчками: «...мрачность и дождь продолжались при большом волнении; ночь была весьма тёмная; на сожжённый фальшфейер шлюп «Мирный» не отвечал и поутру при рассвете не был виден. Рассчитывая, что должен находиться позади, мы убавили парусов и в три часа после полудня направили путь по ветру, чтоб сыскать нашего спутника; вскоре, когда пасмурность несколько прочистилась, увидели его на северо-востоке и пошли прямо к нему. В четыре часа, когда оба шлюпа сблизились, мы вновь привели на левый галс на юго-запад-запад. Ветер тогда дул крепкий с юго-востока, с порывами. Солнце иногда проглядывало, волнение было велико». Рядовая запись. Так происходило не день, не месяц, а годы.
В часы просветления среди могучих волн появлялись стада дельфинов. Часто показывались гиганты-киты, пуская фонтаны. Резвились косатки, если судить по одному перу на спине, горизонтальному хвосту и малому дыхальцу на загривке. Множество птиц навело на опасение, нет ли поблизости мели. Опустили лот в сто саженей, но дна не достали.
Наконец небо очистилось от туч, выглянуло солнце. Стих ветер. Капитан приказал вынести наверх всю одежду и постели для просушки. По вступлении в холодный климат он велел также укрепить переносные чугунные печки в кубриках, трубы вывести в грот- и фор-люки, а сами люки закрыты Матросы для грот-люки вырезали квадрат в четыре фута, вставили раму со стеклом для света, а чтобы сырость и вода не проникали в жилую палубу, остальную часть люка обили просмолённой парусиной и накрепко задраили, оставив для входа только фор-люк. Для облегчения верхней палубы канониры сняли четыре крайние пушки и спустили в трюм.
В середине декабря подошли к западной оконечности Южной Георгии. Любопытство побудило всех подняться раньше времени, чтобы увидеть землю. На море по-прежнему ходили стада китов, летали птицы — голубые, снежные, малые, чёрные. Среди них иногда появлялись плавные альбатросы. По бортам выскакивали из воды и перекликались друг с другом хохлатые пингвины, с удивлением рассматривая плывущее чудище и как бы обсуждая это происшествие. Из тумана появились слабые очертания Южной Георгии. Чем ближе подходил к острову шлюп, тем мрачнее становился его вид. Неприветливо встречали моряков дикие скалы. Бурун со зловещим шумом разбивался о прибрежные камни. Мичман Новосильский назвал Южную Георгию исполином в чёрной броне, с убелённой главою, грозным передовым стражем таинственного Ледовитого моря.
Держась в миле от берега, шлюпы шли со скоростью семь миль в час. Вдруг из одного из заливов выскочил парусный бот под английским флагом. Беллинсгаузен приказал лечь в дрейф. На борт поднялись штурман и два матроса. Они были в одних рваных рубахах, пропитанных жиром. Судя по заросшим и грязным лицам, они терпели здесь немалую нужду. Один из гостей хорошо изъяснялся по-русски. Он сказал, что в заливе, названном именем Марии, стоят два трёхмачтовых судна, принадлежащих китобойной компании. Уже четыре месяца промышленники ездят по разным бухтам, бьют на лежбищах морских слонов и вытапливают жир. Часто они проводят ночи на пустынном берегу под покровом опрокинутой лодки, согреваясь от костра, сжигая мох и пингвиньи шкурки, которых здесь, как листьев в осеннем лесу.
— Если вы испытываете нужду в питьевой воде, то в заливе есть ручьи. Птица же в пищу не годна, сильно отдаёт рыбой. Разве что голуби, — сообщил матрос.
— Где вы научились говорить по-нашему? — спросил Завадовский.
— Бывал в Кронштадте, случалось проживать там долго, — с неохотой признался промышленник.
Его товарищ спустился в лодку и вернулся с кошёлкой пингвиньих яиц. Каждое весило чуть ли не фунт. Матрос объяснил, что это их основная пища, вкусом яйца совсем недурны.
Капитал отблагодарил англичан сухарями и тремя бутылками рому, чему они страшно обрадовались, — крепкий напиток им казался дорогим удовольствием в холодном климате. Фаддей предположил, что матрос, говоривший по-русски, и в самом деле был русским. Видимо, он бежал с российского военного корабля и теперь скитался по трудным промыслам для пропитания.
Как только бот отвалил, капитан распорядился наполнить паруса и взять мористее, чтоб ночью не напороться на камни.
С утра офицеры и штурманы взялись за опись западного берега Южной Георгии. Этого Кук сделать не сумел. На картах появились русские имена: остров Михаила Анненкова, мысы Якова Парядина, Дмитрия Демидова, Ивана Куприянова, залив Павла Новосильского... Связав свою опись с описью восточного берега, сделанную Куком, шлюпы взяли курс к Сандвичевой земле.
По пути встречались острова, не описанные Куком, с вершинами, покрытыми вековыми снегами, чёрной крутизной скатов, неприступными берегами. Определяли их координаты и давали им названия по именам участников экспедиции. Так прибавлялся счёт открытым островам — Лескова, Торнсона, Завадовского. Последний отличался от прочих тем, что здесь находился действующий вулкан и вверх поднимались густые смрадные пары, подобные, по выражению Беллинсгаузена, «выходящему из трубы парохода дыму, только в большом виде». Снегу было значительно меньше, потому, вероятно, облюбовали остров пингвины для своего обитания.
С утра на берег отправились Завадовский, Демидов и Симонов, которому помимо астрономических наблюдений пришлось исполнять обязанности натуралиста. Вернулись они в полдень, привезли несколько перегорелых камней, напоминавших пемзу, кур эгмонских и пингвинов двух родов — мелких хохлатых и крупных императорских. Потирая ушибленную ногу, Завадовский рассказывал:
— Эти твари нас за людей не считали, не уступали дороги, дрались ластами, хлеща как плетью. Особенно злобствовали меньшие. Мы едва добрались до середины горы, увязая в болотцах и задыхаясь от зловония их помёта...
Зато доволен был Симонов. С помощью штаб-лекаря Берха он тут же начал препарировать добычу, чтобы сделать чучела ещё невиданных в России птиц.
На этом же острове побывали и моряки «Мирного» — лейтенант Обернибесов, мичманы Куприянов и Новосильский. Но их путешествие едва не закончилось бедой. На ялике они подошли к острову, однако долго не могли пристать к нему. Сильный бурун ходил по камням. С трудом они нашли небольшую бухточку, где волнение было потише. Куприянов и Новосильский выскочили на камни, с ними двое матросов. Обернибесов с гребцами остался в лодке.
Поднимаясь с камня на камень, достигли крутой снежной горы. У её подножия над глубокой пропастью торчала острая скала, покрытая слизью. Где ползком, где на четвереньках стали взбираться выше. До вершины оставалось несколько саженей. Снег, в который упирался ногами Новосильский, вдруг обрушился, и мичман повис над пропастью. На дне её кипел бурун. Ещё мгновение, и полетел бы человек в бездну, наверняка разбился бы насмерть. Матросы, только что достигшие вершины горы, заметили отчаянное положение мичмана. Один из них — Петунии — бросил ему конец верёвки. Новосильский судорожно вцепился в неё обеими руками и был поднят на край обрыва. Потрясённый счастливым избавлением от смертельной опасности мичман долго не мог опомниться. Из затмения вывел его скрипучий крик пингвинов, которых здесь была тьма-тьмущая. Ближние, подняв головки с красными глазами, сердито глядели на людей и принимались галдеть ещё громче. Они стояли сплошной массой, и люди не могли сделать и шага вперёд. Куприянов выстрелил. Раненую птицу тотчас окружили изумлённые собратья.
