Перед нами шёл корвет, украшен парусами,
Как грудь, он белую фок-марсель свой вздымал,
Как крыльями, взмахнул он лиселями,
Ветр вымпелом его, как лентою, играл, —
продекламировал Торнсон. На «Мирном» шёл его друг Анненков, и по нему он сильно соскучился.
Лавируя встречь ветра, будто танцуя, Лазарев молодцом прошёл заливом и пристроился к «Востоку». Все офицеры, в том числе и Завадовский, бросились от маяка по крутому склону к катеру, бесстрашно прыгая с камня на камень.
— Ах, молодость, молодость, где она? — глядя им вслед, грустно произнёс Макуари.
Странно, но именно так подумал и Фаддей, хотя был на девятнадцать лет моложе генерала. Губернатору шёл пятьдесят девятый год.
— Однако поспешим и мы, — заторопился Макуари. — Вам тоже хочется увидеть доблестного лейтенанта, да и я непременно хочу с ним встретиться, мы ведь старые приятели.
Когда Фаддей прибыл на «Мирный», офицеры были возбуждены, словно от рома. Однако причина крылась в другом. За время плавания они стали как бы родными братьями, да и встреча соотечественников на чужбине всегда настолько сердечна, радостна, неподдельно чиста, что люди и в самом деле пьянеют от счастья.
Михаил Петрович в нескольких словах объяснил, что произошло с тех пор, как расстались, обещая подробно в рапорте осветить, потом пригласил начальника экспедиции в кают-компанию, и там оба капитана присоединились к общему веселью.
Чинить разбитый форштевень решили так. Во время прилива разгруженный шлюп подвести как можно ближе к песчаной отмели и при отливе начинать работы. Но сначала нужно было найти подходящее дерево. Однако такового поблизости не оказалось. Хотя лес был крупный, но рос на каменистом грунте, сердцевина почти у всех деревьев выгнила. После долгих поисков нашли кедр — самое удобное и мягкое дерево для кораблестроения. В помощь плотникам «Мирного» Беллинсгаузен послал своих умельцев — тимермана Краснопевцева и плотника Матвеева. Последний ловко просверливал обшивку, заколачивал тяжёлым молотом сквозные болты и заклёпывал их.
Когда убыла вода и повреждённое место оказалось снаружи, все увидели измочаленную в щепу нижнюю часть водореза. Убрали остатки старого форштевня, сняли размеры его, из кедра вытесали новый и при следующем отливе прикрепили к корпусу шлюпа. «Мирный» оттянулся с мели и он пристал к отремонтированному «Востоку».
К астроному Симонову присоединился в обсерватории Анненков. Стало веселей. Между наблюдениями матросы ходили на прогулки, любуясь дивной местностью, невиданными цветами, необыкновенными птицами. В дополнение картины совершенно нового для русских мира однажды из леса вышел туземец. По английскому обычаю он пожал руку каждому, кланяясь до пояса и шаркая ногами. Потом на плохом английском стал расхваливать здешние места.
— Кто ты такой? — спросил его Симонов.
— Буррабурра, — ответил австралиец. Туземец обвёл рукой пространство леса: — Это мой дворец. — Показал на небо: — Моя крыша. — Кивнул на солнце: — Мой очаг.
Потом привёл к своей хижине, где тлели остатки костра. Поразила первобытная простота. Австралийцы жили так же, как и далёкие их предки. Спали на голой земле, питались сырой или обожжённой на пылающих прутьях рыбой. Великой удачей считали они, если на берегу находили мёртвого кита или тухлую прожору. Они поедали их как лакомство. В непогоду укрывались в пещерах или дуплах деревьев, поскольку хижина была едва скреплена прутьями и не спасала от дождя.
Возвратившись к палаткам, Буррабурра увидел живописца Михайлова. Павел Николаевич решил написать его портрет во весь рост. Туземец схватил палочку, продел горизонтально через нос и только в таком виде согласился позировать. Любопытство привлекло других его соплеменников, одетых, как прародитель Адам. Женщины были чуть ниже мужчин, но так же худы и ленивы. Щеголихи мазали носы и щёки красной охрой. С тех пор как европейцы поселились на их земле, они получили некоторое понятие о благоприличии, хотя и очень тёмное. Наготу стали прикрывать одеялами, добытыми у англичан.
Затем появилось знакомое по первому посещению шлюпа семейство старосты Бонгари. На этот раз он надел жёлтую куртку каторжника. На груди висела та же медная бляха в виде полумесяца с надписью, что его зовут Бонгари и он является начальником брокенбейского племени. Старуха Матора, вымазанная жиром, требовала, чтоб с нею целовались.
Примечателен Бонгари был тем, что служил проводником у первых исследователей Австралии. Заметив у него некоторую сообразительность и пожелав приучить к труду, англичане дали Бонгари землю, скот, борону, одежду. Сначала он взялся было за дело, но через некоторое время всё пошло прахом. Сельскохозяйственные орудия Бонгари продал, быков и коров съел со своим семейством и опять начал скитаться по лесам.
Пообщавшись с русскими, Бонгари понял, что главным из них является Беллинсгаузен, и решил под разными предлогами навещать начальника экспедиции. Как-то он привёл сородича, имевшего ничтожную лодку. После обычных шарканья и поклонов выпрямился, показал на спутника и с гордостью представил:
— Капитан Беллау.
Им поднесли по рюмке рому. Тем и кончилась церемония, потому что выпить на дармовщинку была единственная их цель.
В другой раз Бонгари приехал на шлюп с большим тунцом.
— Где капитан? — надменно спросил он вахтенного матроса.
Его проводили в капитанскую каюту.
— Вы просили рыбу. Вот вам подарок.
— Благодарю, Бонгари. Спасибо, — Беллинсгаузен позвал кока и распорядился взять тунца.
— Фунт стерлингов, — объявил Бонгари.
— За что? За подарок?
— Точно так, сэр.
Улыбнувшись, Фаддей достал из кармана серебряную монетку и передал её Бонгари. Тот с живейшей благодарностью и радостью бросился к лодчонке «капитана Беллау», как будто и в самом деле за ничтожного тунца получил целый фунт, не ведая, что по тогдашнему курсу фунт стерлингов равнялся семи рублям серебром.
Часто приходил к палаткам астрономов и другой туземец. Он внимательно рассматривал, как русские наблюдают за солнцем и другими светилами, как работает художник, зарисовывая разные виды окрестностей Сиднея. Он лучше говорил по-английски. Оказалось, один из первопроходцев Австралии — Мэтью Флиндерс — увозил его в Лондон, и абориген довольно долго там жил. Он рассказал, что видел императоров России и Австрии, королей Платова и Блюхера.
— И ты запросто разговаривал с ними? — спросил кузнец Курлыгин, внутренне потешаясь.
— Говорил с королём Блюхером, — нисколько не смутившись, ответил туземец.
— Что он тебе сказал?
— Он спросил меня: «Ты американец?» Я ответил: «Да, американец».
— Что же ты не остался в Лондоне? Там же лучше, чем здесь.
— О, несравненно лучше! Но я соскучился без своих и приехал с ними повидаться.
