— Да это же «София-Магдалена»! — воскликнул Крузенштерн, стоявший у носовых орудий.
В Ревельском сражении «Магдалена» едва не попала в плен, но ушла, прикрывшись порушенным и поверженным «Принцем Карлом». Да и теперь шведы пустились во все тяжкие от преследователя, даже стали понемногу отдаляться. Тогда Крузенштерн произвёл несколько выстрелов. Одно удачное ядро сбило верхний парус. Ход «Софии-Магдалены» замедлился. Дистанция между противниками начала сокращаться. Когда они поравнялись, «Мстислав» ударил из всех пушек левого борта. Было хорошо видно, как рушилось дерево, возникли пожары, падал такелаж. Матросы рубили канаты, пытаясь освободиться от него. Они долго не желали сдаваться. Лишь когда обрушился грот, признали поражение.
Биллоу поручил принять плен шведского контр-адмирала Ивану Крузенштерну:
— Вы заслужили эту честь. Если бы не меткая стрельба носовых орудий, швед непременно бы ушёл.
Вручая по морскому этикету свою шпагу русскому мичману, адмирал сказал:
— На сей раз мне не повезло. Но и вам тоже...
Крузенштерн с изумлением взглянул на матерого волка, тот пояснил:
— Вы, конечно, заметили шхуну, что держалась возле моего борта и при вашем приближении ушла в шхеры?
Крузенштерн кивнул. По губам шведа скользнула усмешка:
— Если бы вы знали, кто находится на ней, вы бы не стали так упорно преследовать меня, а поспешили бы за шхуной. На том судне находился мой король Густав Третий.
К началу августа 1790 года завершилась трёхлетняя кампания против шведов. Над Балтикой стих грохот орудий. По мирному русско-шведскому трактату сохранялось статус-кво — существующее до войны положение.
Только надолго ли?
Глава вторая
Корпус
1
Устраивал школу для моряков Пётр Великий в заботах о кадрах будущего русского флота. «Быть математических и навигацких, то есть мореходных, наук учению», — говорилось в указе 14 января 1701 года, а воплощалось, как всегда при поспешании, батогами с немилосердной суровостью.
Сначала Навигацкую школу разместили на Полотняном дворе в Замоскворечье, пригласили учителей дорогих и степенных. Математик и астроном Абердинского университета в Шотландии Фарварсон да навигатор Ричард Грейс казне обходились в копеечку. При них был, правда, умом неущербный Леонтий Филиппович Магницкий, но этот свой — мог и на квасе с хлебом перебиться. Глянув на Полотняный двор, Фарварсон сразу заартачился — тесно помещение и неудобное для астрономических наблюдений. Спросили, а какое надобно? Чтоб стояло в пристойном и высоком месте, где можно горизонт видеть, делать обсервацию, начертание и чертежи чинить не в кельях монастырских с оконцем величиной с мышиную норку, а в просторных и светлых покоях. Где такую избу в деревянной первопрестольной отыскать? Церковь отдать? Божьи люди и без того вопят.
Новое здание строить? Ни денег, ни материала, ни мастеровых нет — всё загнали в болота фряжские новую столицу воздвигать.
Надоумил Брюс, учёная голова и чернокнижник: приспособить Сухареву башню, но опять-таки с достройкой верхних палат. Делать нечего — раскошелиться чуток пришлось.
Весь 1701 год ушёл на достройку верхнего этажа и составление плана занятий. Учеников тогда числилось четверо. Но на другой год там уже обучалось две сотни, а позднее добрались до 560 отроков и юношей дворянских, подьячих, посадских, солдатских и других сынов от двенадцати до семнадцати лет. Первый директор, известный горлопан и хлебосольник Фёдор Алексеевич Головин
[4], желая потрафить царю, выбивал для выводков своих прокормные деньги немалые. Иные вообще из собольих мехов не вылезали, иные шили казённые кафтаны из сермяжного сукна. Были среди школяров и такие, кто умудрялся на харчевые деньги родителей содержать, покупать дома, справлять свадьбы. Изворачивались, как могли, и учились тоже по-разному. Когда уже после смерти Головина при директоре князе Владимире Васильевиче Долгоруком петровский адмирал Фёдор Апраксин экзаменовку при выпуске учинил, то против многих фамилий в списке ставил резолюцию безапелляционную и, что характерно, справедливую: «В солдаты», «В артиллерию», «Оставить в учении», «Послать за море». За границей ретивые мореходы уж узнавали корабли «от киля до вымпела» и дослуживались до больших чинов.
После успешной Гангутской битвы Пётр учредил уже в Санкт-Петербурге Морскую академию, куда переехали из Москвы учителя-иностранцы, а в старой Навигацкой школе остался главным наставником Магницкий.
Академия обосновалась в доме Кикина на месте Зимнего двора, на углу, обращённом к Адмиралтейству и Главному штабу. Дом достроили, превратив в двухэтажный.
Великий командор мечтал устроить академию по образцу французских морских училищ в Марселе, Тулоне и Бресте. Назначил и директором француза. Однако барон Сент-Иллер имел вздорный характер, дело знал плохо, ссорился с профессорами, дрался с учителями и учениками, пока не наскочил на Андрея Артамоновича Матвеева, которому Пётр поручил присматривать и за академией в Петербурге, и за Навигацкой школой в Москве. Тяжба кончилась тем, что царь оставил заведовать морскими заведениями одного Матвеева, а Сент-Иллера с миром «для его прихотей отпустить».
Андрей Артамонович постарался поднять обучение, но при назначении сенатором и президентом Юстиц-коллегии вынужден был сдать начальство полковнику и бомбардир-капитану Григорию Скорнякову-Писареву, человеку весьма дельному, получившему образование за границей. Однако и у него оказалось много занятий другого рода — не хватало Петру способных и работящих помощников, бросал он их туда, где дело горело, затыкал, где прорывало. Через три года сдал учебные морские заведения Скорняков-Писарев царскому родственнику капитану Александру Львовичу Нарышкину, а тот в свою очередь передоверил должность родному брату Ивану.
Удалой братец Иван Львович постарался не ляпнуться в грязь лицом. Навёл порядок жёсткий, ленивых сёк беспощадно, чуть ли не по всем губерниям искал хороших учителей, переводчиков, лекарей, воспитателей. Он запретил принимать безграмотных, хоть бы и боярских сыновей, жениться разрешал только после окончания учёбы и не моложе двадцати пяти лет. Иные барские сынки старались увильнуть от ежедневных занятий, совали взятки учителям и надзирателям. Обнаружив такое, Иван Львович тех и других приговаривал к батогам, а суммы приобщал к общей кассе академии для поощрения учеников даровитых, но бедных.
Батоги ещё с Навигацкой школы были чуть ли не единственным воспитательным средством в то грубое, торопкое время. Традиционно передавалось битие от поколения к поколению, видоизменялось разве что в формах. В каждом классе за порядком наблюдал «дядька». В обязанность ему вменялось «иметь хлыст в руках; а буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным хлыстом бить, несмотря какой бы ученик фамилии ни был». Жестоко наказывался и тот, «кто поманит», то есть кто будет потворствовать. К числу наказаний причислялось и такое: «Сечь по два дни нещадно батогами, или по молодости лет вместо кнута наказывать кошками». За преступления тяжкие гоняли шпицрутенами сквозь строй и после этого оставляли по-прежнему в учении.
