— На этом и я настаиваю!
— Тогда о чём спор? Занимайся своим делом, а в мои дела, прошу, не встревай.
И всё же всякий раз при просмотре отредактированных и переписанных страниц у Фаддея возникало чувство неудовлетворённости и бессилия, поскольку словом и впрямь он владел много хуже, чем своим ремеслом.
Впрочем, тот же Кук испытал такое, когда прочитал книжку о своём первом путешествии. Из добрых побуждений его благодетель граф Сандвич решил опубликовать записки капитана. Думая, что Кук не справится с писательством, он по совету одного музыковеда обратился к некоему Джону Хауксуорту. Хауксуорт — мелкий литературный барышник — настрочил «Сообщение о кругосветном плавании 1768,1769,1770 и 1771 годов лейтенанта Джеймса Кука, командира барка «Индевр». Издатель выплатил предприимчивому сочинителю баснословную по тем временам сумму — шесть тысяч фунтов стерлингов, и не прогадал. Опус Хауксуорта трижды переиздавался в Англии, вышел в переводах во Франции, Нидерландах, Германии, России.
Кук ознакомился с ним, когда завершал второе плавание.
«Неудивительно, — писал он с негодованием, — что книга о моём предыдущем путешествии оскорбляет всех достойных людей; не меньше она огорчила и меня... Я не просматривал внимательно рукопись и никогда не видел её в таком виде, как она напечатана, хотя в своём предисловии доктор Хауксуорт утверждает обратное. Не могу сказать, каким образом так могло произойти, ибо всё это исходит не от меня».
Хауксуорт вырвал из текста всё, что ему не пришлось по вкусу, а вкус у него был дурной. Об этом можно судить по бесчисленным вставкам, водянисто-слащавым и высокопарным.
«А вдруг нечто подобное случится с моими «Двукратными изысканиями...» Как же я в глаза своим морякам смогу глядеть?!» — спросил про себя Фаддей.
Однако на долгие раздумья времени не было. Поход в Средиземное море и начавшаяся война с Турцией отвлекли его напрочь от издательских хлопот. Отставил книгу Фаддей как затею явно безнадёжную.
Прибыв под Варну и встретившись с Грейгом, он очутился в родной стихии. Матросов Гвардейского экипажа распределили по другим судам, а сам Беллинсгаузен получил линейный корабль «Пармен».
С суши крепость уже обложил отряд генерала Ушакова. Напротив неё устроили три бастиона с осадными пушками.
Хотя Грейг и использовал здесь опыт взятия Анапы, но применил и новинку. По сравнению с Анапой Варна была укреплена много сильней и с инженерной, и с артиллерийской точек зрения. Турецкие пушки торчали в каждой амбразуре и были хорошо пристреляны. Поэтому в бомбардировку адмирал послал только многопушечные и более защищённые линейные корабли, и вели они огонь с ходу, а не на якорях, как в Анапе. Корабли выстроились в линию в шахматном порядке и, проходя вдоль стен крепости в 400 саженях, повели огонь из всех пушек правого борта. Потом, выполнив оверштаг кругом, шли обратно и наносили удар левым бортом. Такой манёвр позволял вести непрерывную бомбардировку. Его окрестили «варнским вальсом».
Из-за мелководья корабли не могли подойти на близкую дистанцию, что сказывалось на точности стрельбы. За три часа они парализовали огонь приморских бастионов, нанесли большие разрушения внутри крепости, однако полностью не уничтожили артиллерию турок. К тому же гарнизон Варны насчитывал пятнадцать тысяч, а осаждавших русских было не более десяти. Недостаток осадных войск не позволял блокировать город полностью. В отличие от Анапы, эта крепость с юга оставалась связанной с внутренними областями Оттоманской империи. По сухопутной Константинопольской дороге Варна беспрерывно получала подкрепления. Лишь когда в дело вступил гвардейский корпус, приведённый Беллинсгаузеном, удалось отрезать Варну от Константинополя.
С прибытием гвардейских полков русские войска разделились на осадные, действующие с северной стороны крепости, и блокадные, расположенные на южной стороне.
Командуя осадным отрядом, Меншиков был ранен ядром в обе ноги. Об этом узнал Грейг и немедленно отрядил Беллинсгаузена, как командира наиболее быстроходного корабля, свезти князя вместе с остальными ранеными в севастопольский госпиталь. Фаддей предоставил Меншикову свою каюту и бодрствовал у постели раненого всё время, пока плыли в Крым. Александр Сергеевич метался в жару, терял сознание от боли, а когда немного пришёл в себя, увидел склонённую голову адмирала, тихо спросил:
— Где я?
— На «Пармене», ваша светлость. Скоро будем в Севастополе, и я свезу вас в морской госпиталь.
— Грейг распорядился?
— Он.
— Спасибо ему передайте. И вам, мой друг, спасибо. Коль выживу, не забуду.
— Выживете. Такие герои не умирают, — ободрил Фаддей.
Высадив на севастопольском рейде всех раненых, сдав светлейшего главному хирургу, Беллинсгаузен тут же отправился к Варне.
Для усиления более опасного направления южнее крепости к этому времени подошёл шеститысячный отряд генерала Головина. Под прикрытием огня бомбардирских судов туда же высадилась команда Римского-Корсакова из четырёх рот гвардии и 170 матросов флотского экипажа. Три дня они устраивали пристань, возводили редут для её обороны и устанавливали телеграф для связи с флотом и штабом осадных войск на севере. К редуту подвезли батарею из четырёх орудий и двух мортир, снятых с кораблей.
На выручку Варне турки направили 30-тысячный корпус паши Омер-Врионе. Узнав об этом, русское командование с северной стороны перебросило на судах лейб-гвардии Павловский полк, батальон гренадеров и подтянуло флот. Одновременно с ударом на суше турки хотели напасть и с моря. Навстречу их босфорской эскадре Грейг послал «Пармен» Беллинсгаузена и «Париж» Богдановича с фрегатами.
Беллинсгаузен вдруг подумал, что все баталии начинаются до скучного однообразно. Сторожевой на марсе закричал: «Вижу корабли!» Офицеры на шканцах навели зрительные трубы. Из-за линии тусклого горизонта медленно стали подниматься верхушки мачт. Адмирал приказал поднять сигнал: «Приготовиться к бою!» Корабли, действуя парусами на гротах, фоках и бизанях, начали выстраиваться в линию баталии, растягиваясь чуть ли не на милю.
Русские и турецкие элефанты сближались и, наконец, подошли на пушечный выстрел. «Пармен» сделал первый залп. Неприятельский флагман ответил более мощным огнём. Воздух наполнился свистом ядер, пороховой вонью. Ядра сбивали реи, пластали паруса, путали снасти. По кораблю тяжко прокатывалась дрожь, когда он делал залп. Так же сотрясался он, когда попадали вражеские ядра, крушили деревянные мачты, раскидывали канонирскую прислугу. Особенный урон наносили книппели — два чугунных полушария, соединённые цепью, которые рвали снасти.
Казалось, конца не будет бою. Солнце заволокло дымом, оно едва проглядывало белым рублём. Ветер почти стих. Обе эскадры били друг друга до изнеможения. Некоторые корабли горели. В море плавали обрубки мачт с сетями такелажа, вырванные вместе с кницами и стандерсами борты корпуса, полузатопленные шлюпки с обезумевшими от грохота и крови матросами.
