Оставаясь только в кругу самых близких друзей, адмиралы позволяли себе расслабиться.
Сашка Дурасов, кадетский заступник Фаддея, теперь солидный Александр Алексеевич, рассказывал о причудах адмирала Сенявина. Под его командованием он на «Ретвизане» осаждал турецкие крепости Дарданелл и дрался у Афонской горы. На «Сысое Великом» шёл в эскадре до Портсмута, которой суждено было прославиться в Наваринском сражении 1827 года.
Лазарев 1-й, Андрей, старший брат Михаила Петровича, делился впечатлениями о девственной красоте открытых земель в Северном Ледовитом океане.
Николай Петрович Римский-Корсаков, ходивший с Коцебу на «Предприятии» в Русскую Америку и поплававший на «Царе Константине» в отряде Беллинсгаузена в 1826 — 1827 годах в Средиземном море, а потом совершивший вместе с ним пеший переход к Варне, рассуждал о самоотверженности и жестокости янычар.
— Вот мы говорим, яблоко от яблони... А ведь янычары — вовсе не турки, — говорил он. — Македонцы, хорваты, ливанцы, наконец, иудеи. Подсказывает ли что им родная кровь, когда они режут, как баранов, своих собратьев?.. Нет! Тут всё дело в воспитании. Муллы делали из малышей волчат, а из волчат они превращались в волков... Султан Махмуд перепугался их мятежа и разогнал в двадцать шестом. Но они и по сей день служат.
— Кровушкой-то они облили весь Восток, — вставил адмирал Григорий Аргирович Папахристо, много повоевавший в Ионическом море у земли своих предков.
— Помню, брали мы крепость Кюстенджи, — продолжал Римский-Корсаков. — Я командовал авангардным отрядом на «Орфее», встал на шпринг на ружейный выстрел и больше пяти часов бил по укреплениям, сам получил шестьдесят шесть пробоин, потерял половину команды, еле держался на плаву, а турки не сдавались. После, когда высадились в крепости, увидели, что защищали её фанатики-янычары. Погибли до единого, но не сдались.
Однако Николай Петрович умолчал про то, как он бесстрашно дрался под Варной в десанте Меншикова, за что был награждён золотым оружием. Не пристало хвастаться перед старыми воинами, которые и сами не раз смотрели курносой в глаза
[63].
А вот Лука Фёдорович Богданович обычно садился на своего конька. Он доказывал, что Нельсон вовсе не был великим стратегом и искусным водителем флота в сравнении с нашим Ушаковым, но у него была одна великолепная черта — дороже всего он ценил жизнь людей. «В потере корабля легко можно утешиться, но потеря храброго офицера есть потеря национальная», — любил повторять он. Потому так и опечалилась Англия, когда его хоронили в гробу, сделанном из грота разбитого им французского корабля. А что он первым применил приём драться на самой короткой дистанции, так это вздор. К такому способу прибегали ещё матросы Петра Великого.
— Слава Нельсона в том, — патетически восклицал Лука, — что он постиг дух народной гордости своих подчинённых.
Друзья-адмиралы делали попытку втянуть в разговор Фаддея, расспрашивали о плавании к Южному полюсу, но тот, смущаясь, лишь отмахивался:
— Погодите маленько, выйдет книга, тогда и узнаете.
— Логин Иванович что-то не торопится. Не похерит ли твой труд? — сердито замечал Рожнов.
— Да нет, вроде прилагает всё старание, — отвечал Фаддей, но сам тревожился: дело с печатанием «Двукратных изысканий...» затягивалось неоправданно.
7
Что правда, то правда — мания смотров, парадов и манёвров, по словам желчного маркиза де Кюстина, носила повальный характер. Вздумалось государю однажды при крепком шквалистом ветре послать Вторую дивизию в крейсерство до Гогланда и обратно. Эскадра собралась быстро, снялась с якорей и, черпая бортами воду, с трудом управляясь парусами и рулём, вышла на простор, где ещё сильней бесновался шторм и тяжёлые волны ломились в скулы кораблей.
С флагмана непрестанно палили из пушек, пускали ракеты, поднимали флаги, сигналами передавая приказы колонне: то убавить парусов, то по ветру гнать, то идти фордевинд, то больше парусов учинить, то вправо или влево повернуть... Известно, Финский залив мелководен, коварен течениями, под водой скрывается много мелей и банок. Тут нужны глаз да уши. А что делать, если бак и грот в тумане тонут, а шторм ревёт, точно ослеплённый Циклоп, глушит все звуки? И ни берегов, ни лунного светила, ни звёздочки на небе, ни маяков, чтоб определиться в местонахождении! Только в счислении времени, направлении ветра, скорости течений можно определиться по карте, где находится эскадра и куда движется. Разумеется, с большой погрешностью.
Фрегат «Паллада» шёл в середине колонны. Им управлял молодой лейтенант Павел Степанович Нахимов. До этого он служил па Черноморском флоте. Командуя отбитым у турок корветом «Наварин», сделанным из лучшего дуба, с 28 пушками добротного английского литья. Михаил Петрович Лазарев, ходивший с Нахимовым ранее, аттестуя его на должность командира фрегата, отмечал то, что ставил превыше всего: «Отличный и совершенно знающий своё дело морской капитан».
Что оставалось делать Нахимову в теперешнем походе? Смотреть на сигнальные огни впереди идущего судна, дублирующего флагманские приказания, да оглядываться назад, чтобы следовавший за фрегатом барк точно передал приказ далее, не нагнал и не двинул форштевнем в корму. Но Нахимов считал и вычислял, будто штурманствовал у начальника дивизии адмирала Беллинсгаузена. Он глаз не сомкнул, несмотря на глухую ночь, и штурмана вахтенного заставил вглядываться в непроницаемую чернь бушующего моря.
И вдруг тот узрел едва мелькнувший маячный огонь. Он успел запеленговать его и определить, что колонна идёт неверным курсом. С поспешностью он бросился к капитану. Едва взглянув на карту, Нахимов понял, что корабли вот-вот выскочат на камни. В этот критический миг он приказал факельщикам дать сигнал: «Флот идёт к опасности!» Канониры начали заряжать пушки.
Однако ни на ближних судах, ни на флагмане не заметили тревожных огней и не услышали из-за дьявольской бури пушечных залпов. Тогда лейтенант, не теряя времени, поворотил на другой галс. Другими словами, он самовольно изменил курс, вышел из ордера, сломав походный порядок. Сигнальная книга формально не запрещала выполнять такой манёвр перед возможной трагедией, тем более на флагманском корабле сигнал не поняли по причине дождя и сильного волнения, что дважды отмечалось в вахтенном журнале. И всё же далеко не каждый решился бы указать на ошибку самому Беллинсгаузену, начальнику матерому, авторитетному, уважаемому.
А что бы вышло, если бы предостережение оказалось вздорным? Началось бы судебное разбирательство, дальше последовало бы неминуемое изгнание из флота, поскольку о малейшем нарушении субординации докладывали самому императору. А дерзостей Николай никому и никогда не прощал. Несмотря на всплески рыцарства, унаследованные от папеньки Павла I, он люто расправлялся с нарушителями устава и заведённого порядка. Как-то он без колебаний разжаловал в матросы капитана I ранга и георгиевского кавалера за совсем малое ослушание своего бригадного командира.
