Не мешкая, кадеты заполняли во фрунте места «упавших во время сражения», целились и палили «по неприятелю», бросались в штыковую атаку, несли караульную службу, жили артельно у походных котлов и палаток.
Поначалу вразброд, путаясь и стеная, без сопровождения, точно стадо баранов, носились они по полю, падали от изнеможения, но постепенно военная выучка делала своё дело. Привыкали они к барабанным командам и к горну, научились чистить и чинить мундиры, вытягиваться при появлении офицера, отдавать честь и уминать за милую душу пригоревшую в котлах кашу, вкусней которой никогда, кажется, не едали на свете.
Отучившись зиму в Кронштадте, в летних лагерях второго года наука Марсова усложнялась. Кадет муштровали, как военный фронт устроить — от ефрейторского до полкового, как на фронте поступать и какие эфолюции делать, к чему их потребить, где, какое найти прикрытие, каким образом с деташементам и конвоями поступить, и что при этом примечать надлежит.
От кадет требовали читать военных авторов, рассуждать обо всех знатных баталиях и акциях, замечать погрешности в тех или иных кампаниях, отчего они были потеряны или, наоборот, выиграны. Азбукой, столпами военной истории считались сражения и походы Юлия Цезаря и Александра Македонского.
В лагерях при Ораниенбауме командовал взводом Фабиана Ананий Лисянский. Он был из тех боевых морских офицеров, которых по указу императрицы прислали для обучения воспитанников. Круглолицый, курносый, с оттопыренной верхней губой и курчавыми русыми волосами, Ананий Фёдорович относился к кадетам как к младшим компанейцам, не грубил, не дрался, много смешного рассказывал о своём кадетском житье-бытье и сражениях, в коих приходилось участвовать. Кадеты любители его. Малейшее неудовольствие взводного воспринималось ими как наказание. И надо же было случиться такому конфузу, когда Фабиан нёс караул у въездных ворот в лагерь! Перед шлагбаумом он остановил пароконную коляску. Оттуда выглянул похожий на Анания Фёдоровича офицер в морском плаще и, сурово сдвинув брови, крикнул:
— Эй, ворона! Открывай!
— Прошу разрешение на въезд, ваше благородие! — потребовал Фабиан, как было приказано ему при заступлении на пост.
— Какое, к чёрту, разрешение?! — ещё сильней рассердился офицер.
Фабиан из-за плаща не мог разглядеть чина, отметил только, что говорил приехавший с малоросским акцентом.
— Извольте доложить, кто таков и по какому делу? — твёрдо проговорил Фабиан, хотя чувствовал, как душа уходит в пятки.
— Ванька! — офицер толкнул в спину извозчика эфесом шпаги. — Открой сам, если этот сопляк не открывает!
Фабиан сбросил с плеча непомерно длинное ружьё и взвёл курок:
— Стой! Стрелять буду!
Офицер округлил и без того большие светлые глаза, удивлённо присвистнул:
— Вот тебе и шкет! Ещё пальнёт сдуру...
Фабиан свистком вызвал начальника караула — им был Лука Богданович, произведённый в капралы. Видя, что дело принимает нешуточный оборот, офицер показал бумаги Луке, и тот разрешил поднять шлагбаум и указал на флигель, где проживал их взводный. Лошади тронулись. Глядя вслед коляске, Лука хохотнул:
— Дурило! Это ж брат нашего лейтенанта. Навестить приехал.
— Да будь он хоть сам Господь. По регламенту на посту ты мой начальник, — ответил Фабиан, спуская пружину ружейного замка.
Вечером после смены Фабиана позвали в дом Анания Фёдоровича. Денщик провёл его в горницу. Там за столом, уставленным закусками и бутылками, сидели братья Лисянские. Они и впрямь и обликом, и мягким говором походили друг на друга. Только у старшего на чёрно-оранжевой ленте поблескивал Георгий.
Увидев вытянувшегося на пороге кадета, гость порывисто встал, подошёл к Фабиану и, протянув руку, с чувством произнёс:
— Молодец, кадет! Службу знаешь. Давай знакомиться — Юрий Фёдорович Лисянский, лейтенант флота. — И, переменив внезапно тон, спросил заговорщицки: — Ром пьёшь?
Фабиан мотнул головой, смущённо потупил взор.
— Тогда закусывай и пей чай с кренделями! Ананий, распорядись о приборе!
Денщик пододвинул стул, принёс тарелку с холодной телятиной и салатом, нож, вилку и накрахмаленный белый салфет.
— Ешь, пей, на нас внимания не обращай, — приободрил кадета Юрий Фёдорович и повернулся к брату, поднимая бокал и продолжая прерванный разговор: — После сражения у Гогланда командиром на фрегат «Подражислав» поставили Карла Ильича Гревенса. Он тоже в кругосветное плаванье вместе с Муловским готовился. Меня он, видно, запомнил, когда шведскую шхуну с донесением захватил. Я был в ту пору ещё «за мичмана». Ну да ты должен помнить Карла Ильича! Он выпускался из Корпуса, когда мы в «рябчики» поступали. Человек замкнутый, неразговорчивый, редко с кем из офицеров вступал в частные беседы, а со мной вдруг разговорился. Я чуть не в ноги: хоть матросом, хоть юнгой в кругосветку возьмите. А он: понимаю, мол, страсть твою, молодой человек, и одобряю; только какой теперь вояж кругом света?.. Сам видишь, на всех морях пушки грохочут. Бог знает, сколько война продолжится... «Да ведь когда-то и замиримся!» — воскликнул я. «Поживём, увидим, — ответил Карл Ильич. — А о тебе помнить буду и капитану Муловскому слово замолвлю...»
Юрий Фёдорович выпил ром залпом, загрустил.
— Великое дело задумывалось — первое плавание русских кораблей кругом света... — подал голос Ананий Фёдорович и тоже выпил.
— Эх, Муловский, Муловский... Со звездой жил, со звездой и погиб. С его смертью идею похерили.
— А Крузенштерн что?
— Да бьётся Иван, как рыба об лёд, да без толку. Малы мы пока чином, признаюсь тебе по конфиденции...
— Ну а если сбудется? Верь, брат мой, верь!
— Верою и живу, — признался Юрий Фёдорович. — Суждено же когда-нибудь такому сбыться. Гляди, какие моряки растут!
Юрий Фёдорович взглянул на Фабиана, который сидел не шелохнувшись, не дыша, ни притронувшись ни к еде, ни к чаю. Юного кадета точно громом поразила мысль, что о далёких плаваниях помышляют не одни Магелланы да Куки. До коих пор нам лаптями щи хлебать? Русские показали себя не только землепашцами и добрыми солдатами на суше, но и искусными мореходами, а уж о военных моряках самый беспристрастный ценитель, служивший в нашем флоте, англичанин Требовании говаривал: «Нельзя желать лучших людей, ибо неловкие, неуклюжие мужики превращались под неприятельскими выстрелами в смышлёных, стойких и бодрых воинов». Пора им выходить на просторы великие и познавать единый человеческий дом.
Юрий Фёдорович лукаво подмигнул брату: «Гляди-ка, и этот готов». И под столом крепко, как единомышленнику, пожал локоть кадета.
...Пройдёт десять лет. Ровно десять. И два этих мечтателя — молоденький мичман Беллинсгаузен и капитан-лейтенант — Лисянский — встретятся в одной экспедиции — первой русской кругосветке под начальством Ивана Фёдоровича Крузенштерна.
