Глава третья
Благодетели
1
— Ты знал и праздновал? Пошто не отменил? — глухим раздражённым голосом, глядя на Ивана Логиновича воспалёнными от бессонницы глазами, спросил император.
— Так праздник-то святой, повыше всех земных и смертных существующий, — возразил бесстрашно Голенищев-Кутузов. — Кадетам да гардемаринам не императрице служить, а вам. — Поднял не по-старчески зоркие глаза к иконе, добавил тихо: — Да уж и так зажилась матушка, Царствие ей Небесное. — И перекрестился.
— Поди прочь! Скоро указ жди! — У Павла дел выше головы, ломать надо всё, под корень ломать! Голенищев и подождать может.
Мелькнул в дороге опрятный гатчинский городок, устроенный на прусский манер, трёхцветные шлагбаумы на въездах и выездах из «форштадта», часовые в коротких белых камзолах с чёрной портупеей, в ботфортах, удобных для похода и боя. Позади белёных казарм, гауптвахты и других воинских строений тянулся дубовый парк, протекала речка, порой расширяясь до обширных прудов, на них красовались в боевом снаряжении две яхты. Вода в этих рукотворных озёрах была до того прозрачна, что можно сосчитать на пятнадцатифутовой глубине все камешки, среди которых безмятежно скользили форели и стерляди. Один из прудов словно отражал просторный замок из тёсаного местного доломита, окружённый башнями с подземными ходами, каменной стенкой, рвами и насыпными валами, где стояли настоящие боевые орудия. В этом уединении с самой малой прислугой и командой мальчик свободно предавался любимым занятиям — воинским экзерцициям, составлением реформ, верховой езде и чтению научных книг.
Все современники Павла I в один голос утверждали, что он был одним из лучших наездников, в совершенстве, помимо русского, знал древнеславянский, французский, немецкий языки, достаточно владел итальянским и латинским; лучшими учителями России был хорошо ознакомлен с историей, географией, математикой, говорил и писал легко и свободно, отличал особым вниманием остроумных и добрых людей.
Среди них первым считал он Ивана Голенищева-Кутузова, выпускника Морской академии, которого мать определила в учителя морских наук. Она же присвоила наследнику чин генерал-адмирала, сперва вроде шутки, но юноша к этому званию отнёсся с серьёзной ответственностью, усвоил все науки мореходные и в классе, и на практике сначала на яхтах, а затем и на кораблях Балтийского флота.
Он принимал живейшее участие в делах Морского корпуса, бывал в классах, слушал лекции, жаловал хороших учителей в следующий чин, за отличные ответы производил воспитанников в унтер-офицерские звания. Нередко определял сыновей бедных дворян «сверх штата» и до их вступления в комплектные кадеты вносил на содержание деньги из своего генерал-адмиральского жалованья.
Обещанный Ивану Логиновичу указ не заставил себя ждать. На четвёртый день своего царствования Павел объявил, что сохраняет за собой морское звание, а колыбель флота — Морской кадетский корпус — переводит обратно в Петербург, ближе к своему генерал-адмиралу. Для этого он отдавал бывший дворец Миниха на углу набережной Большой Невы на Васильевском острове, где до пожара в мае 1771 года помещался Корпус. Старое помещение оказалось тесным для шестисот воспитанников. Были прикуплены соседние дома, сделаны необходимые перестройки. Император пожаловал 100 тысяч из своих денег да Адмиральская коллегия отпустила взаимообразно 85 тысяч серебром. Помещавшийся в доме корпус чужестранных единоверцев из греков и балканских славян расформировали, часть кадет перевели в Морской, другую — в Сухопутный корпуса.
Павел сделал важное благодеяние для Морского корпуса, возвратив его в столицу.
Фабиану Беллинсгаузену исполнилось в ту пору семнадцать лет — возраст возмужавшего юноши, самый восприимчивый, когда заканчивалось формирование характера. Прошли детские шалости, убавилось дерзкое ребячество, кончалось ученичество. Император, каким он виделся ему со стороны, казался самим совершенством. Все его деяния приводили Фабиана в восторг.
А между тем жизнь его кумира, если поразмыслить трезво, была малорадостной и окончилась трагически.
2
Осенью 1754 года весь императорский двор и генералитет сновал по трём градским першпективам в тяжёлых каретах с гайдуками на запятках. Впереди мчались форейторы с диким криком: «Пади!» Государыня Елизавета Петровна охоча была до скорой езды, и придворные ей подражали, к немалому для обывателей страху. По городу гуляла весть, будто невестка государыни, жена её племянника Петра Фёдоровича, великая княгиня Екатерина Алексеевна, родила сына Павла. И тут же шепотливая молва добавляла, что-де Пётр Фёдорович и не отец вовсе, тут замес виден таланта графа Сергея Салтыкова.
Но в открытую в Петровом граде происходило великое ликование — звонили колокола, читая манифест, раздавались милостыни нищим, прощались грешки тюремным сидельцам.
Первый пиит России Ломоносов уже творил стихи новорождённому:
Расти, расти, крепися,
С великим прадедом сравнися,
С желанием нашим восходи.
Велики суть дела Петровы,
Но многие ещё готовы
Тебе остались напреди.
Государыня пожаловала супругам за столь великую радость 200 тысяч, а Екатерине Алексеевне сверх денег бриллиантовое колье с серьгами, кои стоили того больше.
Только неласково обошлась судьба с державным отпрыском. Один из проницательных писателей прошлого века, только недавно вышедший из забвения, Евгений Петрович Карпович (1823— 1885) рассказывал о нём так: «Не много встречается в истории лиц, стоявших на недосягаемой высоте над общим уровнем человечества, судьба которых была бы так печальна, как судьба императора Павла I. Всю свою жизнь он, собственно, был страдальцем, мучеником своего высокого жребия. Едва стал он приходить в детское сознание, как всё окружавшее начало раздражать и волновать его восприимчивую душу. Всё способствовало к тому, чтобы из этой личности, не только мягкой и доброй, но даже и великодушной, вышел впоследствии человек, отличавшийся суровостью, изменчивостью и вдобавок чрезвычайными странностями и причудами, так что он в разное время был как будто разным человеком. Если, однако, вникнуть во все обстоятельства, сопровождавшие детство, юношеские годы и даже зрелый возраст великого князя Павла Петровича, то достаточно объяснится та загадочность характера, какою отличалась эта во многих отношениях далеко недюжинная личность».
Современники, оставившие после себя записки об императоре Павле, единогласно свидетельствуют о его уме и благородных порывах. Учёный Лагарп — этот честный республиканец, на свидетельство которого можно положиться, между прочим, писал
[12]: «Я с сожалением расстался с этим государем, который имел столь высокие достоинства. Кто бы мне сказал тогда, что он лишит меня моего скромного пенсиона и предоставит меня ужасам нужды? И тем не менее повторяю, что этот человек, которого строго будет судить беспристрастное потомство, был великодушен и обладал источником всех добродетелей».
