Через неделю-полторы они выгружались из трюмов, позеленевшие от спёртой духоты, качки и скудной пищи. Спотыкаясь, горбясь под тяжестью ранцев и военной амуниции, они рысили по трапу на пирс, приходили в себя, лишь почувствовав твёрдую землю, уловив стойкий, пьянящий запах миндальных деревьев в серебре цветения, увидев за чинарами и тополями отары овец на взгорье в тени скал, а дальше, выше к небу, снежные кручи Кавказских гор.
Женщины без покрывал, в цветных платках, свёрнутых чалмою на голове, в длинных сорочках и широких туманах-панталонах украдкою поглядывали на пришельцев. Мужчины смотрели на русских молча, через плечо переговариваясь, какими бы средствами отделаться от постоя, подвод и прокорма.
Русоволосый командир роты, капитан с выгоревшими бровями, облокотись на борт, неподвижно взирал на них с нескрываемой злобой.
— Видно, уже встречались с горцами? — спросил Фаддей, останавливаясь рядом.
— Не раз, — буркнул капитан, доставая трубку и набивая её табаком.
— Не замиряются?
— Да никогда! Это они здесь, у берега, тихие, а в горах — истые дьяволы. Они не знают и не терпят над собой никакой власти. Хоть магометане, а пьют водку, бузу, вино. Живут разбоем. С детства приучаются к седлу, стрельбе. Набегают на казацкие села, как голодные волки, хватают женщин, детей, угоняют стада... Есыря, то бишь пленные, работают у них на полях, пасут овец, словом, выполняют всю рабскую работу. А уж дерзки до дикости, а дома тихи, как ангелы, гостеприимны до приторности. За гостя готовы умереть и мстить до конца поколений. Месть для них — святыня, разбой — слава.
— Ну, не все же этим живут, — возразил Фаддей, чем привёл пехотного капитана в ярость.
— Все до единого! — вскричал он, рванул на себе мундир, обнажив глубокий сизый шрам от сабельного удара. — Видите?! Я имею право это утверждать! И говорю истинно: ничем мы их не покорим. Надо просто огородить их стеною, и пусть грызутся между собой. У них же тьма племён, наречий, поверий, а мы со своими законами лезем, как свиньи в чужой огород.
Капитан зажёг серную спичку, раскурил трубку, выпустил струю дыма, в которой учуял Фаддей горьковатый запах анаши.
— Простите, вы моряк, вы своё дело знаете, а я солдат и не знаю, ради чего вот эту телятину, — он кивнул на сбегающую на берег пехоту, — в бой веду, где каждый камень стреляет, где против нас все ополчается: и народ, и проклятые горы, и ледяные реки, и разные болезни, и паршивейший малярийный климат. Мы упорно продвигаемся, возводим линию за линией, думая, что завоёвываем Кавказ. А замирённые вроде аулы остаются теми же притонами разбойников, что и прежде. Хуже того, они пользуются и выгодами русского правления, как подданные России, и барышами грабежей, в наших же пределах горцами произведёнными. Для них свободный вход и выход. Они извещают своих единоверцев о передвижениях отрядов, о состоянии укреплений, укрывают разбойников у себя перед вылазкой, делят добычу при возврате, снабжают абреков русской солью и порохом, нашим хлебом и оружием. Иной раз и сами отправляются на разбой, продают детей в рабство, рубят взрослых без пощады. А при экспедициях наших, когда мы в силе, — они безобидные, богобоязненные, как херувимы. «Хошь гяльды», «Тезамусен сен-не-маму-сен?», «На хабер?» — Капитан закатил глаза, сложил ладони, яростно закивал, изображая ненависть оборотней, не переводя на русский: «Милости просим», «Как живёшь-можешь?», «Что нового?».
У морского берега, в болоте, спасались от жары и слепней буйволы, выставив из грязной жижи одни тупые морды. Кивнув на них, капитан желчно договорил:
— Не походим ли мы здесь на этих божьих тварей? Пожалуй, походим. И даже очень.
Последний солдат прилепился к строю, фельдфебель махнул рукой капитану. Моргнув выцветшими ресницами, офицер протянул Фаддею сухую руку:
— Благодарю за доставку.
— Может, ещё встретимся, — попытался ободрить его Беллинсгаузен.
Капитан задумчиво выбил из трубки труху, вздохнул, но произнёс твёрдо, будто заранее предугадав свою участь:
— Нет. Не свидимся. Прощайте.
...В подчинении командующего Алексея Петровича Ермолова находилось сорок тысяч казачьего войска и пятидесятитысячный Отдельный Кавказский корпус, но, видать, эти силы быстро убавлялись, если корабли флота, включая «Минерву» Беллинсгаузена, беспрерывно подвозили свежие войска к абхазским, мингрельским и имеретинским берегам.
И в этом никак нельзя было винить русского военачальника. О нём устами одного из героев повести «Аммалат-бек» Бестужев-Марлинский высказывался так:
«Мне кажется, ни одно лицо не одарено такою беглостию выражения, как его!..
Надобно видеть его хладнокровие в час битвы. Надо любоваться им в день приёмов, то осыпающим восточными цветами азиатцев, то смущающим их козни одним замечанием (напрасно прячут они свои коварные замыслы в самые сокровенные складки сердца — его глаз преследует, разрывает их, как червей, и за двадцать лет вперёд угадывает их мысли и дела), то дружески, открыто приветствующего храбрых офицеров своих, то с величавой осанкою пробегающего ряды гражданских чиновников, приехавших в Грузию на ловлю чинов и барышей. Забавно глядеть, как все, у которых нечиста совесть, мнутся, краснеют, бледнеют, когда он вперит в них пронзительный, медленный взор свой, — вы, кажется, видите, как перед глазами у виноватого проходят взяточные рубли, а в памяти — все его бездельничества... видите, какие картины ареста, следствия, суда, осуждения и наказания рисует им воображение, забегая в будущее. Зато как он умеет отличать достоинство одним взором, одною улыбкою, наградить отвагу словом, которое идёт прямо от сердца и прямо к сердцу, — ну, право, дай Бог век жить и служить с таким начальником».
Лишь однажды «Минерву» отвлекли от перевозки солдат. Грейг приказал следовать в Одессу и принять на борт министра и чрезвычайного посланника тайного советника барона Строганова.
5
Зная по плаванию «Надежды» с Крузенштерном о капризности сановных дипломатов, каким был Резанов, Фаддей навёл на корабле идеальную чистоту: продезинфицировал трюмы, покрасил заново корпус, отвёл лучшие каюты для посла и его людей.
Однако Григорий Александрович Строганов
[34] оказался человеком непривередливым, не чета Резанову, попавшему «из грязи в князи», хотя дальние предки его вышли из камских солеваров, но потомки уже в столицах пообтёрлись, в германских и английских университетах выучивались, давно стали вровень с потомственными князьями, а богатством иных и вовсе превзошли. Младший брат его Павел был другом императора, вместе с польским князем Адамом Чарторыйским, князем Кочубеем, графом Новосильцевым входил в Негласный комитет при молодом Александре
[35]. Они мечтали о конституции наподобие английской, говорили о равенстве и братстве, о гражданских к военных реформах, однако, блеснув богатством идей, так и не смогли осуществить их на деле. Чарторыйский стал министром иностранных дел, Новосильцев — министром юстиции, Павел Строганов
[36] — министром внутренних дел, правда ненадолго.
