— Не знает ли вас дежурный генерал Назимов? — спросил Михаил Петрович, складывая письмо в четвертушку.
— Он был на экзамене в Корпусе, может быть, меня вспомнит, — ответил Новосильский с таким видом, будто расторопного молодца нельзя не запомнить из сотни выпускных гардемарин.
— Но точно ли вы желаете идти в дальний вояж, особенно к Южному полюсу, где будет много трудов и опасностей?
— Какой же офицер побоится их?! — голос новоиспечённого мичмана взволнованно дрогнул.
«Ах, молодо-зелено! Мне решительно нравится этот мичманок», — пронеслось в голове Лазарева, и он задал новый вопрос:
— Умеете ли вы делать обсервации?
— Навыка мало. В Корпусе занимались теоретической астрономией и вычислениями, а обсервации делать приходилось весьма редко.
«Всё продолжается, как и было», — подумал Михаил Петрович, однако с поучительной ноткой в голосе выразил не совсем, скажем так, свежую мысль:
— Практическая астрономия полезней, чем теоретическая.
Новосильский взглянул на капитана, но промолчал, лишь кивнул в знак согласия.
«Пожалуй, возьму мичманка в свой экипаж, если начальство не воспротивится», — решил Михаил Петрович, сел за стол и что-то написал на листке, вложил бумагу в конверт, подал Новосильскому:
— Вручите в Адмиралтействе генералу Кузнецову.
— Благодарю, Михаил Петрович. Вас я не подведу! — радостно воскликнул мичман и бросился к дверям, совершенно забыв, что уж вечер наступил и пароход ушёл в последний рейс.
Утром, чуть свет, Новосильский явился на пристань, дождался парохода и в девять уже был в Морском министерстве. Адъютант штаба Кузнецов показал письмо Назимову, тот оценивающе оглядел мичмана с головы до ног, холодно бросил:
— Оставайтесь в приёмной, ждите.
В залу прибывало народу — все в чинах, лентах, звёздах, в адмиральских сюртуках и эполетах. Вскоре из кабинета вышел маркиз — довольно высокого роста с тонкой талией, приятным лицом южанина, с чёрными бакенбардами, тронутыми сединой. Кузнецов и Назимов начали представлять военных, подавая де Траверсе прошения и коротко излагая суть дела. Наконец очередь дошла до Новосильского.
— Лейтенант Лазарев просит зачислить мичмана в Первую дивизию, — объяснил Кузнецов.
Маркиз кивнул породистой головой, изрёк:
— Впишите в приказ: назначить на «Мирный»...
Да, благоволила фортуна Павлу Михайловичу Новосильскому. Приглянулся он Лазареву, штабные генералы отнеслись к нему с пониманием, и у министра в то солнечное апрельское утро было хорошее настроение.
Правда, недолго поплавает Павел Михайлович. Морская болезнь, сырой воздух, теснота, сидячая жизнь, недостаток свежей пищи, гнилая вода, беспрестанная перемена климата, страх во время бурь и штормов — причины, достаточные для того, чтобы самого крепкого мужчину превратить раньше времени в старика, — не они ли заставили Новосильского вскоре после экспедиции найти преподавательскую работу в Морском кадетском корпусе, а потом, успешно выдержав выпускные экзамены в Петербургском университете, перейти на службу в Министерство народного просвещения?.. Зато до нас, потомков, дойдут его скромные записки «Южный полюс. Из заметок бывшего морского офицера». По ним проследим мы пути великих открывателей шестого континента на Земле.
8
В мае, в разгар черноморского лета, наступил мёртвый штиль. Севастопольские бухты, врезавшиеся в кремнистые берега, стали зеркально-голубыми, и в них отражался амфитеатр Севастополя со своими фортами, церквами, белоснежными зданиями, бульварами. С Графской пристани, далеко видимой с моря, сигнальщик начал передавать приказ адмирала, адресуемый командиру «Флоры». Через сигнальщиков других кораблей, фрегатов, бригов и шхун докатился, наконец, до адресата.
— Вашбродь! — зычно крикнул марсовый помощнику капитана Завадовскому.
— Что у тебя?
— Передают: капитану срочно явиться к адмиралу Грейгу!
Иван Иванович взглянул на часы. Было семь. До подъёма флага — восьми часов — оставалось много времени. Обычно оно заполнялось общей приборкой. Тысячи матросских рук скребли, мыли, тёрли, шлифовали палубы и трапы, пушки и медь, наводили чистоту от макушки грота до нижних трюмов. После торжественного поднятия флагов следовали и приказы. Спешная срочность насторожила Завадовского.
— Вестовой! — окликнул он матроса. — Доложите капитану.
— Есть, вашбродь!
— Боцман! Шлюпку на воду!
— Понял, Иван Иванович, — хрипло отозвался старый моряк, всегда трезвый на службе и упивавшийся до чёртиков на берегу.
Беллинсгаузен за несколько минут переоделся в парадную форму, как полагается при вызове в штаб, вышел на палубу.
— Распоряжайтесь за меня, — будничным тоном сказал Завадовскому, ни единым движением не выдав волнения.
Шлюпка быстро пошла к берегу. При её приближении росли шумы многолюдного города. С ним успел сродниться Фаддей и полюбить его. В доках, в портовых мастерских грохотали молоты, звенели пилы, дятлами стучали топоры. С рынка у Артиллерийской бухты доносился прибойный шум толпы. Там торговались, рядились, кричали люди, толкаясь между ларьками, среди говяжьих туш, кур, уток, гусей, зелени, привезённых с ближних слободок. У самых камней темнели рыбачьи фелюги соседней Балаклавы, набитые камбалой, скумбрией, жирной кефалью, бычками, золотистой султанкой — самой вкусной из рыб Чёрного моря. Рыбаки в кожаных фартуках носили по пружинистым сходням корзины с только что выловленными устрицами, которые разбирали господские повара и кухарки. Греки, татары, жиды, малороссы, бойкие торговки-матроски с лицами тёмной бронзы, своим говором и темпераментом — вся эта разноязычная, разноплеменная масса роилась, перетекала с места на место, взрывалась солнечными протуберанцами, утихала и оживлялась снова. Она походила на одесский Привоз и в то же время отличалась чем-то неуловимо организованным, подтянутым, присущим только Севастополю, городу служивому и военному.
Шлюпка причалила к стенке Графской пристани. Беллинсгаузен наказал его ждать и неторопливо стал подниматься к массивному белокаменному зданию штаба флота. Флаг-офицер в приёмной тут же провёл его к адмиралу. Грейг показался не столько озабоченным, сколько опечаленным.
— Что случилось, Алексей Самуилович? — спросил Фаддей после взаимных приветствий.
— Ты, разумеется, не завтракал, — не ответив на вопрос, отозвался адмирал и провёл гостя в соседнюю комнату, где отдыхал и кушал, если не хватало времени отобедать дома.
Слуга в белой куртке и колпаке принёс судки, чашки, кофейник, молоко и исчез.
— Прошу. — Грейг снял крышки с судков. В них оказались поджаренная ветчина, масло, сыр и тонкие ломтики хлеба.
— Ты просил Петербург отозвать тебя? — задал он вдруг неожиданный вопрос, чем сильно смутил Беллинсгаузена.
