Примостился на кнехт Фаддей, написал начальнику Морского кадетского корпуса Карцеву.
— Отвезёшь Петру Кондратьевичу. Может, уважит...
Он просил директора альма-матер отпустить гардемарина Романа Адамса в кругосветное плавание на должность «за мичмана». Пётр Кондратьевич Карцев почёл за честь уважить ходатайство бывшего воспитанника, боевого и учёного капитана, разрешил гардемарину вступить в распоряжение командира Первой дивизии.
Не упустил Беллинсгаузен и ещё одного, быть может, наиглавнейшего для гражданина России момента. Помня о том, как в первом кругосветном путешествии Крузенштерн приказал выбросить линьки за борт, он решил поступить так же, но не столь демонстративно. Он собрал офицеров обоих шлюпов в кают-компанию «Востока».
— Господа, я пригласил вас, чтобы уведомить о своём желании по-человечески относиться к нижним чинам и матросам, — начал он несколько суховатым, официальным тоном. — Может быть, об этом говорить излишне? Вы и сами знаете, все они в столь дальний и опасный вояж вызвались идти по охоте. Потому считаю неуместным, более того, небожеским за проступки, каковые могут случиться за годы жизни в тесном пространстве корабля среди пустых морей, наказывать зуботычинами, грязными ругательствами, линьками. Я прикажу линьки не брать.
— Как?! — воскликнул Лазарев. — Совсем не брать?
— В начале труднейшего плавания с Крузенштерном линьки выбросили за борт. И ни один матрос не нарушил дисциплины и не был серьёзно наказан.
— А ну как они скопом забунтуют?
— Значит, кто-то из нас окажется неправым.
Круглое, добродушно-капризное лицо Михаила Петровича начало багроветь. Сын сенатора, потомственный барин, волонтёр британского флота в юности, где на английского матроса смотрели как на раба-галерника, а офицер был за надсмотрщика, Лазарев искренне считал, что порядок может держаться только на строгости.
— Этак мы дойдём до якобинства, — отказно произнёс он. — Распустится крестьянин на барщине, солдат откажется воевать, матрос не захочет лезть на реи.
— Позвольте с вами не согласиться. — Фаддею никак не хотелось ссориться с командиром «Мирного» в начале экспедиции, он постарался сдержаться и говорить как можно теплей. — Простой матрос, как и крестьянин в ваших поместьях, отзывчив на добро. Сейчас его с товарищами объединяет та же цель, что и меня с вами. А бессмысленная жестокость только озлобит нижних чинов, по природе рассудительных, деликатных и решительных в опасностях.
Лазарев опустил голову. Помедлив, Беллинсгаузен добавил:
— Перво-наперво, Михаил Петрович, надо освободить матросов от страха. Сравните два корабля: на одном работают из принуждения, на другом — на совесть. На каком из них вы бы пошли в долгое плавание?
— Разумеется, на втором.
— Так о чём же мы спорим?!
Поддержали командира дивизии и другие офицеры. Сошлись на том, что наказания в виде лишения берега или внеочередных нарядов применять в крайних случаях и решать общим судом. Мелкие проступки оставить на усмотрение боцманов и унтер-офицеров. Они скорей разберутся и справедливей.
Отпустив офицеров, Беллинсгаузен и Лазарев остались одни. Фаддей решил высказать соплавателю те соображения, которые возникли ещё в плавании под командованием Крузенштерна и теперь встревожили с новой силой.
— Вы знаете, почему наши шлюпы слили в одну дивизию? — спросил он, глядя в глаза капитана «Мирного».
— Принимаете меня за мальчика-мичмана?
— Отнюдь. Но я был свидетелем горьких разочарований во время первой экспедиции. Лисянский, сокурсник по Корпусу и равный по званию, не желал считаться с Крузенштерном. Он слишком своевольничал. Только судьба уберегала его от кораблекрушения. Много раз шлюпы подвергались явным опасностям. Они часто разлучались не столько из-за мореходных качеств кораблей, сколько из желания Юрия Фёдоровича выскочить вперёд, блеснуть мастерством, показать, что он нисколь не хуже начальника экспедиции.
— Вы обижаете меня, Фаддей Фаддеевич. Я не собираюсь...
— Извольте выслушать, Михаил Петрович, — с досадой оборвал Беллинсгаузен. — Если там, в тропиках и умеренных широтах, всё же была хорошая видимость и благодаря ей удавалось избегать смерти, то нам встретятся неизбежные туманы и непогоды, каких мы не видели никогда. Поэтому, лишь держась на виду друг у друга, поддерживая сигналами связь, соблюдая готовность оказать незамедлительную помощь, мы сможем одолеть стихии. Знаю, наши шлюпы разные по ходу и вооружению. Но что делать? Не от нас сие зависит. Тем более нам следует употребить всё умение, чтобы идти в паре... Вот об этом, главнее всего, я и хотел вам напомнить. И не сердитесь на меня за резкость. Уж если Богу спонадобилось отправить нас в неизвестность, давайте же держаться вместе всеми способами и силами.
Глава шестая
Покушение на Юг
1
23 июня 1819 года шлюпы осмотрел морской министр в сопровождении главного командира Кронштадского порта. На кораблях ещё продолжались некоторые столярные и малярные работы. Де Траверсе приказал выйти на малый Кронштадский рейд и положить якоря напротив Средних ворот. Фаддей окончательно переселился в свою каюту. Теперь уже не оставалось сомнений, что в последний момент экспедицию могут отменить. Вечером он снова просмотрел все инструкции и наказы. Он понял, что к ним приложили руки и Крузенштерн, и Сарычев, и Коцебу, и другие плаватели, мнением которых он дорожил. Инструкция Адмиралтейства формулировала общие задачи. В ней говорилось:
«Его императорское величество, вверив Первую дивизию, назначенную для открытий, капитану II ранга Беллинсгаузену, соизволил изъявить высочайшую волю касательно общего плана сей кампании нижеследующим:
Отправляясь с Кронштадтского рейда, до прибытия в Бразилию, он должен будет останавливаться в Англии и Тенерифе.
Коль скоро наступит удобное время в сём году, он отправится для обозрения острова Южная Георгия, находящегося под 55 градусом южной широты, а оттуда к земле Сандвичевой и, обошед её с восточной стороны, пустится к югу и будет продолжать свои изыскания до отдалённой широты, какой только он может достигнуть; употребит возможное старание и величайшее усилие для достижения сколько можно ближе к полюсу, отыскивая неизвестные земли, и не оставит сего предприятия иначе, как при непреодолимых препятствиях...»
Знал ли, гадал Фаддей, что его назначат начальником невиданного для россиян по смелости путешествия — настоящего покушения на неизведанное? Такое не снилось в самых сладких снах. Но в глубине души теплилась надежда. Судьба исподволь вела его к этому. Чем же объяснить неистребимое желание подростка ходить по морю, забираться с другом Аго на чердак, читать книги про Эзель, кружить вокруг острова, наносить на бумагу план побережья, иначе говоря, составлять первую морскую карту? Почему худенький, бледный кадетик, «к учению хорош, но поведения дерзок», пристрастился к фолиантам, от которых веяло запахом просмолённых канатов, выжженными на тропическом солнце парусами, тугим ветром ревущих широт? С пожелтевших страниц глядели на мальчика гравюры некоронованных пиратов, в воображении рисовался романтический образ флибустьерской республики Либерталии, страны свободы. Став гардемарином, он пленился отвагой людей, которые порывали с традициями эпохи. В вещах — хронометрах, секстанах, моделях фрегатов и клиперов — для него витал дух великих географических открытий, походов парусников в неведомые моря и океаны. Европа освобождалась от тяжких пут инквизиции и тёмного Средневековья, и географы снова начали обращать взоры к познанию Земли — своего дома. Всё настойчивей они стали указывать мореплавателям на юг. На картах в районе Южного полюса рисовали мифическую землю — Терра Инкогнита Аустралис. Завершив открытия в других частях света, моряки устремились к южным широтам.
