Немалую помощь оказывали Лангсдорфу помощники Пётр Петрович Кильхен, Алексей Васильевич Сверчков, а позже Фёдор Васильевич Тойль фон Сераскеркен, один из «военных агентов», учреждённых министром Барклаем-де-Толли. Из них больше преуспел умный, образованный Сверчков со своим лёгким характером, умением быстро сходиться с людьми. Алексей Васильевич сумел добиться уважения у самого короля и его жены — испанской принцессы Карлотты-Хоакины, несмотря на лютую ненависть супругов друг к другу. Его нередко приглашали на приёмы, где он оказывался единственным иностранцем. Понятно, такое доверие позволяло ему узнавать о политике королевского двора из первых рук и сообщать важные сведения российскому правительству.
Лангсдорф и его люди сделали Бразилию первым форпостом России в Латинской Америке. Русские, побывавшие в Рио, находили здесь самый тёплый приём, уж не говоря о матросах «Востока» и «Мирного», начальником которых был соплаватель и друг Лангсдорфа в первой кругосветке.
— Ну а теперь говорите, в чём испытываете нужду? — спросил Лангсдорф, поведав о своей судьбе.
— Их две. Похлопочите насчёт места для устройства обсерватории. Наш астроном господин Симонов хочет проверить хронометры.
— Этот остров устроит астронома? — Лангсдорф показал на остров поблизости — Крысий.
— Вполне.
— Будет исполнено. Что далее?
— Прошу доставить свежее мясо, молоко, масло, овощи. Кроме того, хочу взять живых бычков, свиней, птицу... Чую, до неведомой земли нам плыть да плыть.
— Господин Кильхен сделает всё. А вам и вашим людям следует хорошо отдохнуть на земле.
— Признаться, спешу. Но советом воспользуюсь.
Пока шёл этот разговор, на «Восток» приехал лейтенант Лазарев со своими офицерами. Фаддей познакомил всех с посланником, после чего офицеры отбыли на берег. Григорий Иванович пригласил командиров ехать с собой. У пристани их ждала коляска, нанятая вездесущим Кильхеном. Она была о двух колёсах и запряжена парой мулов. На одном из них сидел кучер-мулат в широкополой шляпе. Устроились вчетвером на кожаных сиденьях. Мулат хлопнул бичом, и коляска побежала по узким и нечистым улочкам к дому, где проживал военный агент генерал фон Сераскеркен, именуемый здесь министром.
— А столица-то довольно неопрятна, — проговорил Лазарев.
— Увы, — согласился консул и, улыбнувшись, добавил: — Между прочим, Михаил Петрович, не советую ходить близ домов по вечерам. Нечистоты горожане выплёскивают прямо на улицу. Обольют ненароком.
— Знал бы Диас... — помянул Лазарев португальца Диаса де Солиса.
Этот отчаянный конкистадор вошёл в залив в 1525 году в День Святого Януария. Потому реке дал имя святого, а залив назвал Рио-Жанейро. Позже на прибрежье построился город. Несмотря на раздолье, он получился скученным, тесным — из домов в основном двухэтажных. Оборотистые жители внизу устраивали мастерские разных назначений, а вверху жили сами. Окрестные холмы заняли монастыри, лесистые окраины облюбовали состоятельные горожане, построили виллы, разбили сады.
— Сюда приезжает много колонистов, — сказал Лангсдорф. — Немцы выращивают картофель, лук, чеснок, овощи. Король даже выписал из Швейцарии горцев, дал им угодья, скот для развода, чтоб они делали сыры. Португальцы же, те, кто обосновался давно, владеют кофейными плантациями, на них работают негры-невольники.
— У вас процветает работорговля? — встрепенулся Лазарев.
— А что удивительного? Здесь вещи называют своими именами, — ответствовал Григорий Иванович.
Выехали за город. Дорога, обсаженная деревьями, потянулась в гору. Мулы перешли на шаг.
— В здешней земле много серебра, золота, меди, — проговорил Лангсдорф, отмахиваясь от крохотных, но назойливых кровососущих тварей — южноамериканских комаров. — Совсем недалеко отсюда алмазные копи. Только ехать туда не советую. Работают те же невольники и каторжники в кандалах. Картина не для удовольствия.
Дом барона Тойля фон Сераскеркена походил на русскую помещичью усадьбу средней руки. Портики, колонны из дерева, выкрашенные под мрамор, стены до крыши были увиты плетями декоративного винограда. Сам хозяин в генеральском мундире и орденах встретил гостей у парадного входа. За обильным столом хозяин расспрашивал о плавании, заботах офицеров и служителей. Видно было, что в морских делах он разбирался превосходно, поскольку воевал против французов вместе с эскадрой Сенявина в Архипелаге. Узнав о том, что командиров шлюпов беспокоят многочисленные задержки в портах и штили, старый генерал посоветовал поскорей миновать воды, уже обследованные экспедициями Лаперуза, Ванкувера и Колиета, а идти прямиком к острову Южная Георгия, ниже которого не сумел пройти Кук.
Пока Беллинсгаузен и Лазарев гостевали у русского министра, офицеры знакомились с бразильской столицей, пробовали туземную пищу в ресторациях, в лавках покупали безделушки и вдруг неожиданно наткнулись на невольничий рынок. Во дворе наподобие скотного под навесом из веток и листьев на лавках сидели голые негры — мальчики и взрослые. Бородатый португалец в чёрной шляпе, красной рубахе-апаше, стянутой клетчатым жилетом, с бичом в руке показывал свой «товар». По его знаку негры торопливо вскакивали и начинали прыгать с ноги на ногу. Ленивым бич придавал живости. Одному покупщику понравился молодой негр. Прежде чем торговаться, он долго стучал по груди невольника, ощупывал тело, смотрел в зубы, как лошади, наконец согласился взять его за 200 испанских талеров. В женской половине две португалки осматривали девушку лет семнадцати с красивыми огненными глазами. Они ощупывали её так же, как выбирают материю, испытывая прочность и мягкость. Грязными руками лезли в рот, обнажая белые как жемчуг зубы негритянки. После ожесточённого торга старуха со спутницей ушли, не сойдясь в цене.
«Зрелище сие и участь сих несчастных возбудили в нас живейшее сострадание... Невольно сжимались кулаки», — так писал русский лейтенант, на родине которого существовало крепостное право и помещик тоже мог продавать своих крестьян, Алексей Лазарев со шлюпа «Благонамеренный».
«Осмотр, продажа, неопрятность, скверный запах, проходящий от множества невольников, и наконец варварское управление плетью или тростью, всё сие производит омерзение к бесчеловечному хозяину лавки», — это уже вспоминал Беллинсгаузен, когда с Лазаревым нанёс визит барону Сераскеркену и поехал осматривать город.
Вечером посетили театр. Как нарочно, шла пьеса из российской истории, но актёры говорили на португальском, и костюмы их никак не походили на русские. Бал, устроенный Лангсдорфом, судовой молодёжи тоже не понравился: было мало дам, да и те непривлекательной наружности. «Зато сама хозяйка, дочь известного астронома Шуберта, молодая, прекрасная, привлекала на себя взоры всех, — с грустью писал мичман Новосильский. — Она походила на нежный цветок, перенесённый с родной почвы на чужую, где вянул и томился. В самом деле, она не могла привыкнуть к знойным тропикам».
В другой день побывали моряки в гостях у вице-консула Кильхена. Пётр Петрович жил в загородном доме у своего тестя — преуспевающего доктора. Дом окружал настоящий тропический лес. Там росли огромные жирные цветы, порхали птицы яркой расцветки, бабочки, блестящие золотом и фольгой. Тесть Кильхена принял гостей с тем же радушием, как и другие из русской колонии. Одна из своячениц играла на арфе, аккомпанировала ей на рояле та же госпожа Лангсдорф, в которую, несомненно, влюбился наш пылкий мичман Новосильский. После обеда пили кофе. Тут подавали его без сливок, что не понравилось русским.
