— Смотрите-ка, даже здесь попахивает не кораблём, а скотным двором, — заметил Михаил Петрович.
— А у вас чище?
— Так же. Одно утешает, какое-то время будем питаться свежатиной.
— У Кука на «Индевре» вообще жила коза и снабжала молоком господ офицеров, — улыбнулся Фаддей, вспомнив об этой необыкновенной скотине, которая дважды обходила земной шар.
— Только с коками ему не повезло, — поддержал шутливое настроение Лазарев. — Помните, назначенный на должность шеф-повара имел лишь одну ногу. Когда же раздосадованный капитан потребовал найти замену, оказалось, что и у другого был существенный недостаток для поварской работы: у него не хватало руки.
Посмеявшись, командиры зашли в каюту клерка. Иван уже успел приготовить все денежные документы и переписать инструкцию.
— Простите за назойливость, Михаил Петрович, но я ещё раз вынужден просить вас о необходимости блюсти нашу договорённость...
— Не разлучаться по собственной прихоти? — договорил, поморщившись, Лазарев.
— Да. Это крайне важное слагаемое успеха.
— Нешто я враг себе? — чуть обиженно спросил командир «Мирного».
— На всякий случай я приготовил для вас памятку, — Фаддей взял со стола Резанова инструкцию, пробежал глазами по тексту, поставил свою характерную, твёрдую подпись и добавил: — Постарайтесь исполнить сие в точности. Богом прошу!
Лазарев понял, насколько обеспокоен начальник экспедиции угрозой потерять друг друга в полярном океане, потому не менее горячо, точно клятву давал, проговорил:
— Приложу все старания, чтоб идти, как одним шкентелем связанными. Не тревожьтесь, Фаддей Фаддеевич.
Весь день офицеры «Мирного» гостили у товарищей с «Востока», вспоминали родной Кронштадт, Морской корпус, театры в Петербурге, где им, в отличие от гвардейских вертопрахов, нечасто доводилось бывать. Но будто сговорившись, никто не обмолвился о предстоящем плавании, как бы передавая это право командирам шлюпов.
Иеромонах Дионисий затеял буйное состязание на палубе с нижними чинами. На спор он перетягивал канат у десятерых матросов, чем вызывал общий восторг у зрителей. Выпив очередную чарку и вытирая огромной лапой своей бороду, он хвастливо гудел:
— В младости железные оси гнул, а с вами, щенками, я и сейчас без натуги управлюсь.
А шёл-то ему тридцатый год, но матросам, в основном молодым, он казался стариком и вкупе с церковным чином пользовался почти мистическим уважением за феноменальную силу, разные выдумки, чтобы скрасить однообразный быт, укротить страсть к вину, которое употреблял в большом количестве и никогда не бывал пьяным.
— Одолел бы наш батюшка Куковых матросов? — вопрошал озорной барабанщик Чуркин.
Однако эту загадку даже сам Дионисий отгадать не мог. Этаким забулдыгой он выглядел перед моряцкой молодёжью, ещё не вошедшей в пагубу пьянства. Не сомневался, что превзошёл бы английского матроса, скажем, в питие недельном, но как можно вливать в себя положенную норму — либо пинту вина, либо полпинты крепчайшего рома
[44] вдобавок с пивом сколько влезет, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год? — это озадачивало русскую душу, не знавшую такого постоянного, ежедневного пьянства.
В Морском уставе Петра, где расписывался регламент служителя до последнего вздоха, полагалось выдавать вина по чарке в среду, пятницу, субботу и воскресенье и пива семь вёдер в месяц, три литра в день. Из такого же расчёта отпускались водка, вино и пиво служителям «Востока» и «Мирного» — куда меньше, чем матросам Кука.
Английский мореплаватель, прибегавший иногда к жестоким наказаниям вплоть до обрезания ушей, охотно разрешал команде снять пьянкой напряжение, если позволяла обстановка и не предвиделось близкой опасности. В день Рождества один из участников его экспедиции отмечал в дневнике: «Все добрые христиане, говоря по правде, напились столь чудовищно, что вряд ли ночью был один трезвый человек на корабле; благо ещё, что ветер был весьма умеренным — должно быть, Господу ведомо было, в каком состоянии мы находимся». Кук ограничился более лаконичной записью: «Вчера праздновали Рождество, и на корабле не было трезвых». Однажды матросы «расслабились» до такой степени, что Куку пришлось отправить их на необитаемый берег и два дня терпеливо ждать, пока они придут в себя и будут в состоянии выполнять свои обязанности.
Беллинсгаузен же, а тем более Лазарев вообще не допускали пьянства на кораблях. Поблажки делались лишь всеобщему любимцу иеромонаху Дионисию и художнику Павлу Николаевичу Михайлову как служителю капризных муз, который временами не мог работать без некоторой дозы вдохновения.
Вечером «Мирный» подошёл под корму «Востока». Лазарев с Дионисием и сопровождавшими его офицерами перешли на свой шлюп. Подхваченные свежим ночным ветром, корабли пошли к югу.
Как советовал военный агент России и Бразилии генерал Тойль фон Сераскеркен, терять время на поиски неоткрытых островов в водах, где уже побывали французские и английские плаватели, Беллинсгаузен не стал, а устремился прямо к острову Южная Георгия.
Ветер разгулялся настолько, что в кают-компании заплясали тяжёлые дубовые стулья. Команде пришлось убавлять паруса. Налетел шквал с дождём и градом. Матросы дрожали в своих суконных бушлатах, старались укрыться от ледяных волн и брызг. Подверженный боковой и килевой качке шлюп рыскал из стороны в сторону. Он то едва тащился, то вдруг начинал кружиться на одном месте, приходилось забираться на реи, спускать или поднимать те или иные паруса, борясь с произвольными поворотами. Тут и суток работы хватило бы, чтобы выжать из марсовых все силы, а им пришлось работать неделю на открытой палубе под пронизывающим ветром — без горячей пищи, на одних сухарях и солонине.
Не легче было капитану и вахтенным офицерам. Они проявляли то, что называлось искусством кораблевождения. То и дело с мостика раздавались команды:
— Взять у марселей по рифу, спустить брам-реи!
— Поставить брамсели!
— Закрепить фор-марсель, крюйсель, оставить зарифленным грот-марсель и штормовые стакселя!
И матросы уносились по вантам, рискуя свалиться в бушующее море, поскользнуться на мокрых реях или окоченеть на головокружительной высоте.
Непогода вынуждала Фаддея оставаться под зарифленными марселями, фок-стакселем и гротом. В крепкий ветер он предпочитал нести грот, а не фок, потому что у «Востока» фок-мачта была поставлена слишком близко к носу и корабль зарывался в волны, сильно раскачивался по килю и руль ходил под ветром.
Ещё больше хлопот доставляли пасмурность и туманы. Порою они окутывали корабль так плотно, что исчезали вершины мачт, с юта не проглядывался бак. Эта непогодь напоминала весенние петербургские туманы, которые накрывали город, когда вскрывалась Нева. В такие моменты возникала тревога за «Мирный», державшийся вблизи. Не потеряется ли? Или, напротив, не столкнутся ли бортами?
