Нечего было дожидаться второй восточной войны. Чрез несколько месяцев после заключения парижского мира мы возобновили Кавказскую войну, с возможною энергий, не с тем, чтобы на этот раз покончить. Началось непрерывное и решительное семилетнее наступление, заключавшееся прошлою весной исходом, которого никакие случайности будущего уже не переделают.
Надобно сказать, однако ж, что если в ту пору урок 1855 года был памятен для всех и все чувствовали необходимость покончить с горцами во что бы то ни стало, то это общее чувство нисколько еще не облегчало разрешения дела. Я ссылаюсь на всех кавказцев 1856 года без исключения: было ли тогда в нашей армии десять человек, которые бы верили в возможность близкого покорения гор? А кавказская армия знала положение и могла надеяться на себя. Русское общество должно помнить, что покорение Кавказа совершено длинным рядом военных подвигов; что не судьба и не утомление, как говорили некоторые, а верное энергическое направление, данное делам князем Барятинским, поддержанное последовательностью действий наместника его, великого князя Михаила Николаевича, решило судьбу Кавказа; что в этом случае невероятное по суждению самой боевой армии в свете совершено с безостановочным успехом, свидетельствующим о верности плана и энергии исполнения. Неужели нам нужно напоминать имена людей, оказавших столь великие услуги отечеству?
Завоевание восточного Кавказа совершено в три года. Плен Шамиля и покорение прикаспийских гор избавили нас от страшной домашней опасности, разъедавшей, как язва, внутренности Кавказа. Покуда вооруженный враг стоял посреди подвластного России мусульманского населения, пользуясь всем его сочувствием, мы не были обеспечены ни в одном дне спокойствия и должны были в мирное время напрягать силы целой армии, чтобы только сдерживать покушения неприятеля. Покончивши с опасностью домашней, надобно было приступить с такими же усилиями к другой кавказской опасности, внешней, к земле черкесов, манившей врагов России, как открытые ворота в самую сердцевину Кавказа. В три с половиной года пал и этот последний притон врага.
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
Прежде чем приступить к изложению событий, решивших судьбу западного Кавказа, я полагаю нужным очертить особенный характер Кавказской войны, то необыкновенное соединение всякого рода материальных и нравственных препятствий, о которое в продолжение полувека сокрушались усилия могущественной империи. Упорство сопротивления превзошло все ожидания. До 1830 года Европа была убеждена в неодолимом превосходстве своего оружия над остальным миром. Обучение азиатцев регулярному строю, принятое впоследствии, нисколько не поколебало этого убеждения; регулярные полки, персидские, турецкие и индийские, так же не могли выдерживать натиск европейцев, как в прежние времена Не могли выдерживать его азиатские скопища. Оказалось, что решительный перевес европейских войск зависел не только от их тактического превосходства, но еще более от неизмеримого превосходства нравственного. Естественно, что ввиду таких результатов остальной мир казался как бы безоружным пред Европой; его считали неспособным к серьезному сопротивлению, и Потому в тридцатых годах алжирская война чрезвычайно всех удивила. Свидетели и участники наполеоновских войн не могли понять, каким образом французская армия не может одолеть сопротивление полудиких горцев и кочевников, каким образом даже победы ее остаются бесплодными, как сегодняшний успех нисколько не облегчает успеха на завтра, как занятие каких бы то ни было пунктов не усмиряет страны, между ними лежащей. После полутораста лет сокрушительного превосходства европейцы встретили наконец вне своей части света серьезных противников и стойкое сопротивление. Дело было совершенно новое, но объяснялось просто. Посреди растленных государств азиатского мира, известных до того Европе, сохранились кое-где, в малодоступных местностях, обрывки древних населений, которых не коснулась язва, отравившая Восток; племена простые, воинственные, сильные именно отсутствием всякой централизации, которых потому невозможно было сокрушить одним ударом, а приходилось покорять человека за человеком. Люди эти мужеством равнялись европейцам, а превосходство регулярного оружия оказывалось часто бесплодным в дикой местности, где нельзя было действовать сомкнутым строем. Прошло много времени, пришлось претерпеть много неудач, прежде чем применились к новым условиям войны. Кавказ, так же как и Алжирия, был в военном отношении открытием особенного рода; мы встретили здесь азиатцев, которые, как воины, были вовсе не азиатцами; да кроме того, — такие сложные местные условия, что они сбивали с толку самых опытных военных людей. Надобно вспомнить еще, что Алжирия только миниатюра Кавказа. В нашей Алжирии все, и природа, и люди, далеко переросли размеры французской. Там — основанием всем действиям служило море; у нас — нужно было все перевозить степью; там — приморская равнина, на которой регулярное войско сохраняло свои преимущества, а за нею узкая полоса Атласа, не достигающая высотой даже второстепенных отрогов Кавказа. Главный горный центр Алжирии, Большая Кабилия, в которую французы не решались вступить прежде чем не было покорено все вокруг, несмотря на свое название, не больше, чем отдельная группа Табасарани и Кайтага, которую мы даже не покоряли, которая пала сама, как только был побежден восточный Кавказ.
С кавказских вершин падают ледяные завалы, не уступающие массою любой горе Атласа; вместо алжирских рощ скаты Кавказа осеняются темными первобытными лесами, в несколько десятков верст ширины и в несколько сот верст длины. Тут есть соседние страны, до того разъединенные вечными снегами, целою Лапландией поднявшеюся в небо, что они совсем не знают одна другой. Всегда обледенелые перевалы; долины до того глубокие, что целый день нужно спускаться ко дну их; горные реки, увлекающие каменные глыбы, как булыжник, и такой ширины, что через них нельзя перекинуть другой мост, кроме веревочного; тысячи котловин, в которые можно проникнуть только по козьей тропинке, висящей между небом и землей, — вот театр действий кавказской армии, театр, имеющий 1200 верст длины от Черного до Каспийского моря и с лишком 200 верст ширины. Кавказские горцы во столько же грознее алжирских арабов и кабилов, во сколько окружающая их природа громаднее африканской. Достаточно указать на один факт. Никогда алжирцы не могли взять, сколько ни пытались, ни один блокгауз, ни одну деревянную башенку, защищаемую двумя десятками солдат. Кавказские горцы брали крепости, где сидел гарнизоном целый батальон, обрекшийся на смерть и бившийся до последнего человека. Русские встретили на Кавказе соединение всех препятствий в людях и в природе, какие только можно представить, точно Кавказ был нарочно устроен на северном рубеже Азии, чтобы навеки оградить эту часть света. С южной подошвы Кавказа начинается уже коренная — растленная и беззащитная Азия.
Покорение кавказских гор, как восточных, так и западных, требовало великого таланта, необычайной энергии со стороны руководителей, и не только мужества и опытности, но еще безграничного самопожертвования со стороны войск. Всякий благоразумный человек может рассудить, легко ли было исполнение дела, на которое бесплодно истощались, в продолжение сорока лет, постоянно возраставшие усилия громадной империи, несмотря на решительную волю правительства кончить как можно скорее. В течение трех десятилетий несколько раз подвигались мы вперед и были вынуждены отступать перед отчаянным и часто очень искусным сопротивлением неприятеля. Можно положительно сказать, что в 1856 г., когда началось непрерывное семилетнее наступление, заключившееся ныне безусловным покорением гор, мы стояли в том же положении, в каком застала нас персидская война
[43], не подвинувшись ни на шаг вперед. Неприятель же в это время сделал огромные успехи: развил силы, каких никогда не предполагали в нем, приобрел твердую уверенность в себе, и на долю кавказской армии выпало совершить дело в десять раз труднейшее, чем было оно вначале.
