Союзные армии овладели стратегической инициативой и 8 августа они начали Амьенскую операцию, где решающую роль в прорыве германской обороны сыграли танки, расстреливавшие из пулеметов вражеских солдат и уничтожавшие телеграфные и телефонные линии. Штабы нескольких германских дивизий были захвачены врасплох, а по всему германскому фронту прокатилась паника. Победа под Амьеном окончательно закрепила стратегическую инициативу за Антантой, а 8 августа Людендорф назвал самым черным днем германской армии в истории мировой войны
[571]. Докладывая Вильгельму II результаты наступления союзников, генерал Гинденбург заявил кайзеру, что боеспособность германской армии настолько подорвана, что она не в состоянии вести наступательные операции, и, следовательно, мысль о победе в войне надо навсегда отбросить и искать достойного мира для Германии, пока она продолжает владеть обширными неприятельскими территориями.
События на востоке, в России, были еще более тревожными для кайзера Германии Вильгельма II, чем поражения его армии на западе. Сделав ставку на большевиков и подписав с советским правительством Брестский мир, кайзер и его правительство рассчитывали, что, сняв с восточного фронта все свои войска, Германия сможет всеми имеющимися силами если не сломить Антанту, то нанести ее войскам такое поражение, после которого им можно будет продиктовать мир на своих условиях. Однако внутреннее неустройство в России и непрочность власти большевиков в первые месяцы их правления заставляло германские правящие круги держать на востоке сильную группировку своих войск, чтобы не допустить там правительственного переворота и прихода во власть людей, приверженных прежнему союзу с Антантой. Связавшись с большевиками, германские правящие круги не знали, как прервать эти связи без вреда для самой Германии. Политика советского правительства, решительно приступившего к к ликвидации частной собственности, а потом и к физическому уничтожению всех собственников, как и отнятие земли у помещиков и раздача ее в руки крестьян, совершенно не укладывалось в рамки тех мировоззрений, которые веками складывались в правящем классе всех европейских стран. Капитализм победил феодальный строй, объявив частную собственность священной и неприкосновенной, и, расширив круг владельцев ее пользователей, новая общественно-политическая формация, с различными ее вариациями и подходами, утвердилась в большинстве стран земного шара. Большевики в России во главе с Лениным отказывались следовать этим старым догмам и начинали строить новое социалистическое общество на принципах коллективного присвоения средств производства, которые должны были со временем изменить характер производственных отношений и освободить граждан страны от всех видов социального угнетения. Провозглашались принципы, что все трудящиеся, после ликвидации частной собственности, должны были стать равноправными по отношению к средствам производства, что исключало эксплуатацию и изменяло классовую структуру общества. Ведущей и преобладающей формой собственности при социализме, стала общенародная собственность, удельный вес которой в середине 1970-х г.г. в СССР составлял около 90 %
[572].
Большая часть крупной и средней промышленности в России находилась в руках у немцев и первыми под жернова новой политики советской власти, подпали представители Германии и Австро-Венгрии, а позже, Англии, Франции и Бельгии. В правящих кругах этих стран, несмотря даже на то, что шла война и были сообщения значительнее опаснее, чем события в России, тем не менее, доносившиеся до европейских столиц вести о повальном преследовании большевиками старого правящего класса буржуазии и помещиков, всполошили все европейские столицы. Все стали с удивлением смотреть на Германию и ждать, как поступит ее правящий класс во главе с кайзером Вильгельмом II, на совести которых была доставка Ленина и его соратников в Россию и поддержка германскими капиталами социалистической революции в России, заключение с ней сепаратного мира. Физическое истребление русской знати, большинство которой было если не кровно, то тесно связанна с германской знатью, было воспринято как преступление, неизвестное ранее в истории. А уничтожение частной собственности, святая святых их жизни, как и отстранение их от власти, всем казалось таким противоестественным поступком, что даже правящий класс Германии и Австро-Венгрии отказывались понимать своего императора и прусского короля, завязавшего зимой 1917 года тесные связи с большевиками и обеспечившего их приход во власть. Даже такие близкие к кайзеру генералы как Гинденбург и Людендорф не хотели брать на себя ответственность за политику бездействия и попустительства его правительства к Советской России, так как дух большевизма заразительно действовал на германскую армию. Еще один немецкий генерал, фон дер К. Гольц, автор военной политики на Востоке и ее проводник, прямо заявил депутату рейхстага, «что Германия никак не может работать с большевиками; иначе мы окажемся в положении, когда генералы германского императора будут маршировать рука об руку с русской революцией против монархии».
[573]
Брожение в правящем классе Германии и Австро-Венгрии против кайзера Вильгельма II стало настолько сильным, что их недовольство и открытый протест против политики своего императора в отношении большевистского правительства в России, был услышан в правящем классе Англии, Франции, и других странах. В Лондоне, в знак протеста против политики кайзера Германии Вильгельма II, королевская семья отказалась от германских корней, и причислила себя к древней британской фамилии, а во всех других европейских странах и США росло твердое убеждение, что необходимо будет отторгнуть династию Гогенцоллернов в Германии и династию Габсбургов в Австро-Венгрии от престола, и не иметь с ними никаких сношений до конца войны и после нее. Эта линия четко просматривалась в послании президента США конгрессу 8 января 1918 года, состоявшем из четырнадцати пунктов, ни в одном из которых не упоминалось имя германского императора и его правительства, и союзные державы Антанты намеревались заключить мир уже с теми людьми в побежденной Германии, кто не запятнал себя в ее развязывании и преступлениях, совершенных в ходе ее ведения. В шестом пункте, касавшемся России, ставилось условие «освобождение Германией всех оккупированных ею российских территорий, предоставление России возможности определять свою национальную политику и вступить «в сообщество свободных наций»
[574].
Кайзер Германии Вильгельм II, умевший много говорить, но не умевший слушать, весной 1918 года, наконец-то осознал, что его ставка на большевиков и заключение с ними сепаратного мира, была его роковой и стратегической ошибкой, и, если он хотел сохранить наследственную монархию в своей империи, то он должен был порвать всякие связи с Советской Россией и с большевиками и попытаться восстановить там монархию, чтобы исправить тот негативный образ, который сложился о нем в королевских дворах Европы после свержения династии Романовых в России.
