Видимо, там, куда направляется мавр, арбуз ценится больше всего, иначе лежал бы он на заднем сидении, также как я. Но мавр держит ценный груз при себе, время от времени поглаживает пухлой рукой полосатую корочку.
Сбоку в плечо давит рюкзак, навалился всем весом. В рюкзаке у меня и палатка, и газ — тащу свой дом на себе, подобно улитке. Конечно, я бы мог легко выбросить кучу вещей, в которых не шибко нуждаюсь, но тут как и с болью — груз в рюкзаке ни на что не влияет. Настоящие камни — они ведь в сознании.
Смотрю сквозь боковое стекло, мутное от старости, и ничего не понятно — сплошное желтоватое сияние. Выглядываю через подголовник сидения. Там, за потрескавшимся кусочком лобового стекла, простирается пустота. Асфальтовая линия, воткнутая ножом в горизонт. Больше ничего.
Пустыня учит спокойствию.
Знаешь, остаться одному, наедине с собой, иногда становится невыносимой пыткой. Что требуется делать в таких случаях, я открою секрет: нужно наблюдать за ноздрями.
И все? Когда я услышал это наставление от Кру, во мне вспыхнула кипящая смесь разочарования с негодованием. Ведь мне предстояло жить в джунглях одному! И я ожидал, что Кру откроет какой-нибудь древний секрет, тайное знание, которое возвысит и наделит могуществом. Но нет. Все свелось к такой банальщине — наблюдать за ноздрями. И, ладно бы, созерцать облака или, на худой конец, жизнь колонии муравьев — в этом хоть какая-то романтика.
После моей схватки со сколопендрой, от нее ничего не осталось — мокрое пятно. Тогда я отправился за хижину и сел на камни, сохраняя неподвижность так долго, что сам стал походить на глыбу. Другого не оставалось, я обратил внимание на ноздри.
Но сразу же о них забывал, подхваченный неудержимым потоком мыслей. Затем опять вспоминал. И через миг снова забывал. Все это напоминало попытку поймать за хвост тень бабочки. Мной завладел интерес. Хотелось уже только этого, удерживать фокус на ноздрях, но все равно не получалось. Как же так!
Обрывки воспоминаний, образы, мысли — все взбунтовалось, придя в хаотичное движение. И оно было сильнее меня, ничего не поделать. Эта сумасшедшая горилла тащила за поводок в ментальные дебри. Я попросту не контролировал происходящее в голове.
На следующий день внутренний фокус стал острее, получилось удерживать концентрацию чуть дольше. Я следил за потоком воздуха, как он входит и выходит из ноздрей. Сначала прохладный, щекочущий волоски, а на выходе теплее. В области над губой появилось ощущение: что-то свербило. Затем стало давить и вкручиваться. Ощущение перетекало, непрерывно меняясь, и мало-помалу растеклось по всему лицу.
Постепенно ощущения обволокли все тело, каждый миллиметр кожи сделался живым. Кости стали легче пенопласта, и все внутри ожило. Будто разом раскрылись и заблагоухали мириады акаций. Я мог чувствовать внутренние органы, каждую клеточку. Внутри струились и бегали вибрации.
Ничего себе, у меня, оказывается, есть тело! Живое, полное энергии. Все эти годы с места на место передвигалась черствая котлета — говорящий труп.
Наблюдаю. Не цепляюсь, не придаю окраски, позволяю энергии течь…
Водила бьет по рулю. С протяжным гулом проносимся мимо своры диких верблюдов, что обгладывают единичные кустики вдоль обочины. Мавр злится, ерзает, втирается в скрипучее кресло.
Снова песок. Песок, помноженный на песок. Везде — на земле и в воздухе. Ветер разбрасывает крупицы, образуя маленькие водовороты. Пустыня движется, переползает с места на место. Вдалеке небо пожелтело — поднимается туча из пыли, и это точно не стадо бизонов.
Вечером третьего дня пришла боль и воткнула в позвоночник раскаленный кинжал. Сидеть стало невыносимо. Спина назойливо зудела, будто расцарапанная. Хотелось рыдать.
Мне стало очень жалко себя. За всю несправедливость и страдания, выпавшие на мою участь.
Но вспомнились слова Кру, что потакая себе, мы кормим демона. Не получится все время бежать. Демон — не бык, никогда не устанет. Рано иль поздно нам придется встретиться лицом к лицу.
Боль покрыла спину твердой коркой. Зубы онемели. Я терпел из последних сил, пока не наступил момент, когда череп вскрыли отверткой и затушили грязный окурок. Это был предел…
Мысленно сдавшись, я начал заваливаться набок, готовый распластаться на камнях никчемной лепешкой.
В ту же секунду изнутри пробилась воля, заявив: «Еще чуть-чуть». Возникло нерушимое намерение продержаться, еще немного, преодолеть последний миг.
Тикнула секунда, и я по-прежнему сидел на камнях.
Стало ясно, что есть силы продержаться еще.
И еще.
Боль разом испарилась, будто никогда не существовала. Меня как шарик раздуло легкостью и пустотой.
Теперь я мог сидеть в неподвижности сколь угодно долго, но это стало не нужно. Я поднялся и отправился бродить по джунглям, чувствуя себя как под мощным наркотиком. Всякое движение превратилось в медитацию, наполнилось осознанием. Зрение, запах и вкус обострились. Звуки, даже самые далекие, вибрацией отдавались внутри. Никакой усталости.
Сознание больше не спало. Иногда, по дыханию, его глубине и характеру, можно было заключить, что тело спит, но что-то вне меня продолжало наблюдать, улавливая малейшие движения и шорохи. При этом, что бы не происходило вокруг, я не реагировал, оставаясь невозмутимым.
На другой день тело вспыхнуло, охваченное пламенем. Границы размылись, я сделался прозрачней воздуха и занимал огромное пространство. Если плеснуть из ведра — вода бы прошла сквозь меня не задерживаясь.
В области живота я почувствовал шевеление. Сделалось не по себе. Еще бы, в животе что-то ползает! Бегающее ощущение росло и растягивалось. Оно стало плотным, обвило сердце. Сдавило, готовое убить.
Только сейчас, глядя глубоко внутрь, получилось распознать это токсичное чувство, уходящее корнями в прошлое. Вспомнился момент, когда оно впервые зародилось, обожгло страданием, заразило тревогой, оставило ядовитый шрам.
Я ощутил тахикардию. Казалось, сердце вот-вот не выдержит. Вопреки страху, я продолжил наблюдение. Давящая сущность постепенно ослабела. Размякла. Растеклась. И окончательно растворилась, не оставив ничего, кроме легкости.
В области поясницы что-то щелкнуло, и меня вбросило в состояние Спокойствия. Мысленный конвейер встал. Я больше не являлся ни телом, ни мыслью и, в принципе, не был кем-то. Слов и понятий не осталось. Ничего. Безмолвие.
Когда пежо миновал марокканский пограничный пункт, дорога исчезла — о ней можно забыть.
Песчаная буря двинулась прямо на нас.
Рябит, все затянуло пеленой. Песчинки кружатся, сбились в дребезжащую стену.
Впереди торчат железные останки. Черные, сожженные солнцем, погрязшие в песках каркасы машин. Разбросаны там и сям, будто сотни павших драконов. Откуда они?
