К черту! Даже думать не хочу о Конакри. Ведь сейчас мою ладонь греет не хлорка, а гибкая талия, перетекающая в джинсовую попу.
Мы спешились у океана и бродили вдоль набережной. Тут и там из песка торчали высокие пальмы. Океан бросал на пустой берег тяжелые волны. Находиться здесь приятно.
— Так ты на самом деле пересек пустыню? — говорит Киа.
— Да.
— Ты в своем уме?
— Не думаю, — усмехнувшись.
— И как там, в пустыне, похоже на этот пляж?
— Немного. Только без пальм, и песка в миллионы больше.
— Говорят, пересечь Сахару, это как приблизиться к дьяволу и поцеловать его в самые губы!
Смеюсь.
— Один из моих братьев тоже пересек, — продолжает она. — Отсюда ведь многие мечтают уехать. Жить в Европе, хорошо жить, как показывают по телевизору.
Она выпрямила три длинных пальца.
— Чтобы осуществить мечту, нужно три вещи: преодолеть войну, пустыню и шторм. Так что это путешествие для самых отчаявшихся. Мой брат отправился на север через Сахару. Пересек пустыню, затем пылающую Ливию. Оттуда долго плыл на лодке до Италии. Практически все его товарищи погибли. Добрались только он и еще трое.
— И что было потом?
— В Италии его держали около года, а затем он мог спокойно жить в Европе. Мечта сбылась. Кажется, он перебрался в Германию, вроде, Кельн называется. Женился. Мы теперь плохо знаем, что с ним. По правде, мы с этим гадом вообще не общаемся! Ведь знаешь что? Вся эта Европа его развратила, он стал другой! Когда сестренка серьезно заболела, и нужны были лекарства, он мог купить их там у себя и отправить почтой. Мы просили, но он нас и знать не хочет. Так что смерть сестры на его совести.
Шагаем по пляжу, оставляя следы голых пяток.
— Пойдем под эту пальму, — тащит меня за руку.
— Хорошо. А чем вон та не устраивает?
— У этой тень красивая.
Садимся.
Тень напоминает волосатую морскую звезду.
— А бывает так, что кокос падает прямо на голову?
— Все время, — смеется.
Высокие пальмы шелестят щетками, помахивая вслед уплывающим облакам. На горизонте стоят корабли. Вытянулись караваном верблюдов, ожидая входа в порт.
— Хочешь поплаваем?
— Я не умею.
— Пойдем, я научу.
— Нет, не хочу, я боюсь. Говорят, там, в глубине, прячутся демоны.
— Пойду поздороваюсь.
Скинув футболку, я побежал по горячему песку, зашлепал по воде, перепрыгивая через пенящиеся ступеньки, и нырнул в выросшую коброй волну.
Вернулся, капая на песок с волос и кончика носа. Разбрызгивая капли, словно мокрый лабрадор.
— Ай! — завизжала африканка. — Не трогай меня, ты холодный, как жабина!
Я лег на песок, пытаясь отдышаться. Горячие крупицы облепили спину.
— Каково это?
— Велико-лепно, — расслабляюсь.
— Нет, дурачок, я про другое.
— Что? — приподнимаюсь.
— Поцеловать дьявола в губы.
— На вкус как селедка, — смеюсь.
— Покажи.
— Не думаю, что это…
Я просто замолк на полуслове.
Смотрю на ее кожу оттенка лакричной конфеты, невероятно гладкую и кое-где с родинками. Длинные ресницы опустились, обдуваемые бризом. Полуулыбка обнажила глубокие уголки по краям больших губ.
Я склонился, медленно, не посмев потревожить бриз. И поцеловал. Прямо в уголок черных губ. Тихонько и сладко. Будто тяну за паутинку, поднимая отражение луны с поверхности имбирного чая.
Длинные ресницы широко распахнулись. Она начала глубоко-глубоко вдыхать и… А-апчих!
Тяжелые сережки на растопыренных ушах брякнули.
Киа почесала нос и широко улыбнулась, снова походя на шаловливую обезьянку.
Сердце подпрыгнуло. Все внутри защекотало.
— Пойду принесу нам кокос, — поднимаюсь.
Одобрительно кивает.
Мы пили кокосовую воду и валялись в волосатой тени до самого заката, время от времени, переползая снова в тень, как только ту отодвигало солнце. Затем солнце, покраснев от усталости, само развалилось лепешкой на горизонте.
Блики апельсинового заката целовали щеки.
— У меня есть кое-что, — повернулась она. — Дай руку.
Девушка несколько секунд колдовала с моим запястьем, повязав самодельный браслет. Черные ракушки, нанизанные на нить, чередовались с гремящими костяшками, сухими клювами и черепками.
Обнимаю африканку, прижав крепко-крепко к себе.
Кокетливо поглядывает на меня.
— Чего? — спрашиваю.
— Ничего, — смущается, отводит взгляд, но продолжает стрелять глазками.
Но что-то ведь хочет сказать.
— Ну же, что происходит?
Молчит.
Вдоль берега пролетела жирная чайка.
Слышу:
— Ты женишься на мне?
Испуг.
Волнение.
Когда-то я уже был женат, и многое пошло наперекосяк.
— Перестань. Я в два раза старше тебя.
— И что?
— Возможно, нам нужно время, чтобы узнать друг друга.
— Мне не нужно ничего узнавать. Ты добрый, самый лучший, и этого достаточно!
Ее фраза прозвучала по-детски, но, в то же время, неимоверно серьезно.
Может на самом деле жизнь гораздо проще, чем мы ее воспринимаем?
Тут же я ощутил нечто необычное, что этот сценарий уже проигрывался. Он всегда был записан, и все происходящее — кинопленка.
Достаю из кармана камушек, который утащил из пустыни. Переминаю пальцами. Камушек быстро впитал тепло ладони.
А ведь ящерица права, все происходит так, как должно; я в нужном для себя месте. Нет ничего неправильного.
Закинув взгляд, как удочку, далеко к горизонту, смотрю на черные точки, похожие на веснушки — вереницу кораблей поглотило огненное пламя заката. Выше над заревом густеет лиловое небо. Прямо над нашими головами высокие пальмы, застыли взрывами фейерверков. Их длинные щетки неподвижны.
Гляжу на Киа, облокотившуюся на гладкий ствол, в футболке, по которой растекается лужица заката. На груди вышит маленький значок — крокодильчик.
Она сидит, повзрослевшая. Собирает песок в кулак, а тот непослушно высыпается наружу.
