Дожидаюсь, долго дожидаюсь ее взгляда. Наконец. Вот. Сейчас!
Протягиваю ей камушек.
— Да.
* * *
Через несколько дней мы пошли в кино. Чтобы туда добраться, нужно пройти три километра до асфальтовой дороги. У сломанного грузовика без колес повернуть налево. Шагать по неровной и разбитой, словно от бомбардировки, обочине; до двух мальчишек, которые держат за хвост мертвую крысу, продавая задешево. В этом месте перебежать дорогу и следовать вдоль ржавых труб. Пока не появится недостроенная церковь, вокруг которой разбросаны щепки, камни и строительный мусор, а у входа лежит коричневая бутылка без горлышка.
Фасад церкви частично оштукатурен и окрашен цветом лимонной цедры, а в остальных местах торчат цементные блоки. Колокольня возведена наполовину и накрыта пальмовыми листьями. Входная дверь сбита из металлических листов с ржавыми разводами.
Когда мы подошли вплотную, изнутри послышалось хоровое пение. Киа несколько раз ударила кулаком по металлу. Двери оглушительно задребезжали, разнося стук по округе. Вдалеке залаяли собаки.
Наконец дверь приоткрылась, и мы протиснулись внутрь.
Внутри сумеречно, из оконных дыр падают кривые диагонали света. Пахнет мускусом, камфорой и клеем. По неровному земляному полу расставлены потертые школьные скамейки. Вместо алтаря на длинной тумбе стоят в ряд телевизоры, старые и трубчатые, с пузатым экраном. В детстве я на таких смотрел боевики.
Здесь никого не было, кроме пожилого однорукого африканца в соломенной шляпе. Он сидел, словно статуя, примкнув взглядом к экрану с помехами, по которому транслировали футбол.
На другом телевизоре крутился фильм, и из него доносилась та церковная музыка с пением.
Сев на ближайшую скамейку, мы продолжили смотреть фильм. Достали кукурузу, которую принесли с собой, и бутылку мальты.
— Мне нравится этот актер, — сказала Киа, прилипнув к экрану, — на тебя похож.
Но я смотрел совсем не туда, вернее, откуда-то не оттуда. Наблюдая другую сцену: там, где мы с Киа сидим в недостроенной церкви. Рядом безрукий дед, уж задремал. А я смотрю на всю эту проекцию с расстояния.
Затем это абстрактное состояние растворилось, и у меня все же получилось сфокусироваться на фильме.
Шла сцена в готической церкви. Вот, камера птицей пролетела под потолком. Замелькали ряды деревянных скамеек. Затем кадр переключился на влюбленных, сидящих на краю лавки — они прощались.
Изображение чувствовалось таким объемным, будто происходит на самом деле. Меня полностью увлекла сцена.
Ракурс сменился.
Теперь, близко-близко, показали заплаканное лицо девушки. По щекам текли слезы, живые и яркие, как жидкие бриллианты. Они двигались, переливаясь, околдовывая меня. Эти слезы были прекрасны, божественны! Совсем не горькие, не соленые, а радужные и благоухающие. Глаза актрисы напомнили взгляд Кру.
В ту же секунду на меня нахлынул необузданный поток переживаний. Хотелось смеяться и плакать одновременно. Тело тряслось, будто кто-то пытается выбраться из него наружу. Все смешалось: кувшинки, прохлада, авокадо, мухи, ладан, Киа…
Экран телевизора задрожал, пошел полосками и схлопнулся в точку.
В потухшей картинке, еще на несколько секунд, фантомом застыло остаточное изображение — плачущий взгляд.
Время от времени во всем районе пропадает электричество, потому темнеет быстрее обычного.
Вспыхнула сочная луна, с неба свисают капельки звезд. Москитная сетка покачивается от прикосновений воздуха.
Золотые мазки ложатся на гладкость мазутной кожи. Ни единого волоска. Абсолютно гладкая, покрытая холодной испариной, африканка лежит, налившись вулканическим блеском. В темноте она кажется обритой налысо. Точеная статуэтка с округлой грудью и высоко торчащими сосками.
Покусываю твердые наконечники. Юркое тело изгибается. Кожа, как тонкое эбонитовое стеклышко, дрожит от прикосновения больших мужских рук. Между ног у нее горячо и мокро, она не следит за растительностью. Нахожу набухшую рисинку. Блестящая кожа натягивается тетивой.
Скольжу языком по черному кипящему льду, от пупка до шеи, собирая капли. Впитываю вкус, чуть лакричный и перченый. Аромат сенегалийского кофе с гвинейским перцем, свежим утром на берегу соленого океана. В районе Сукута, что внутри Гамбии, а та глубоко внутри Сенегала, а тот глубже, в черной Африке, что лежит под знойной Сахарой. Прожаренные зерна обжигают кислинкой. Шумят волны. Горячо разлились по сердцу, в конечностях пульсирует экстаз.
Растворяется кусочек сахара.
Я стал капелькой.
В небе летит белый аист.
Теплой ночью тяжело отдышаться. Шум насекомых снаружи. Мы лежим, ничем не прикрытые — только воздухом, неподвижным и плотным. Киа часто дышит, ноздри широко раздуваются. Глядит на меня, светится в улыбке:
— Хочу еще.
Прижимаю крепко к себе маленькое влажное тело. Трогаю, целую уши, перебираю кудряшки — упругие, как северный мох.
Замечаю краем глаза что-то скользнувшее под крышей.
Вскакиваю на ноги:
— Ты видела? — уставившись в черный угол.
— Эй, ты чего? — поднимается с кровати.
— Ты видела или, или нет?
— Ну, видела.
— Что, что ты видела?
— Ящерка пробежала.
— Нет, это была тень!
— Да нет же, обычная ящерица.
— Нет нет, это это это другое, все, что угодно, но не ящерица!
Крепко обнимает меня.
Смотрю на кровать: на крахмальной простыне застыло кровавое пятно.
Утром я все еще спал, блуждая в задворках подсознания. Киа шагала по улице, направляясь на пятничный рынок за ямсом. Все случилось там, на перекрестке у лавки. Той самой, где в загаженной клетке сидят курицы, ожидая смертельного часа.
Говорят, мотоциклист ехал пьяный. Говорят, занесло, ехал быстро. Протаранил корзины с продуктами. Сбил Киа, впечатался в клетку. Повсюду разлетелась мука, а сверху красные специи. На землю неспешно падали куриные перья.
ГЛАВА3. ЗИМА
НЕНАВИСТЬ
Липкий снег летел с неба, разгоняемый ветром. Над капитанским мостиком, между крутящихся радаров и длинных антенн, бились хлопками два флага: чилийский и черное знамя Акилеса.
Волны качают плоскую баржу, привязанную к стальному борту корабля. Люди в оранжевых комбинезонах, блестящие и мокрые от брызг, пытаются закрепить железный контейнер на платформе.
Две резиновых лодки, упершись носом в баржу, работают на полную мощность. Жгут моторы, изрыгая дым с гарью. Пытаются удержать баржу вплотную к борту, но ту поднимает и опускает, кидает туда-сюда. Взлетают фонтаны брызг. Снег настолько плотный и резкий, что царапает кожу. Больно кусает глаза.
