У входа в блок Приста встретил доктор Уиткрофт и крепко пожал ему руку.
– Здравствуйте, доктор, – тепло поздоровался Прист.
– Здравствуйте, мистер Прист. Рад вас видеть.
– Взаимно.
Для врача, который все свое рабочее время проводит в заботах о серийных убийцах, насильниках и душевнобольных, доктор Уиткрофт выглядел на редкость спокойным человеком.
– Как у него дела, док?
Уиткрофт вздохнул и запустил руку в свои волосы. Но волосы у него были такие, что их просто невозможно было разлохматить.
– Ничего. Не так уж плохо. Правда, на этой неделе он стал чуть более отчужден. И к тому же пропустил несколько сеансов групповой психотерапии. Он утверждает, что общение с другими пациентами его отупляет.
– То есть он вернулся в свое прежнее состояние.
– Боюсь, что да. Прогресс невелик, но нельзя также сказать, и что он неизмеримо мал. Уверен, ваш визит его подбодрит. – Уиткрофт дотронулся до рукава Приста и чуть отступил, давая ему пройти.
У доктора Уильяма Приста было такое выражение лица, словно он находился во власти какой-то трудно постижимой мысли. Двое санитаров подвели его к столу, возле которого, стоя, ждал Прист, и усадили на пластиковый стул. Прист сел на такой же стул напротив своего старшего брата. Их фамильное сходство бросалось в глаза сразу – одинаковые пепельно-русые волосы и бесстрастные голубые глаза. Но пять лет, проведенные под замком в закрытой психиатрической лечебнице «Фен марш», сделали свое дело, и прежде яркая внешность Уильяма Приста поблекла. Под глазами залегли темные тени, кожа была мертвенно-бледна. При каждом новом посещении у Приста возникало такое чувство, что его родственник все больше и больше теряет свою личность.
– Брат мой, – сказал Уильям, почти не глядя на Приста. – Твой визит вселяет надежду.
– Как у тебя дела, Уиллс?
Их глаза встретились; казалось, Уильям обдумывает этот вопрос. Затем он протянул руку и коснулся лица Приста. Один из санитаров, явно встревоженный этим жестом, тут же бросился вперед и схватил Уильяма за запястье и шею. Это произошло так быстро, что Прист не успел даже пошевелиться.
– Подождите! – потребовал он. – Оставьте его.
Санитар посмотрел на посетителя и отпустил Уильяма. Тот, похоже, не обратил на это вмешательство ни малейшего внимания.
– Ты порезался во время бритья, брат, – заметил Прист-старший, нежно проведя пальцем под крошечным порезом на челюсти Чарли. – Порезался два дня назад и с тех пор не брился. Что же заставило тебя забросить свой утренний ритуал?
Прист кивнул санитару, и тот отошел назад, беспокойно переглянувшись с коллегой.
– Это были трудные два дня, – туманно ответил Прист.
– Как, должно быть, пьянит мир, лежащий за этими стенами.
– Тебе его недостает?
– Разве что отчасти. – Уильям склонил голову набок, словно любопытствующий королек. – Что-то тревожит тебя, брат. Что-то выходящее за рамки трудных двух дней.
– Потому что я небрит?
– Потому что тебя выдают твои глаза.
Прист тяжело вздохнул:
– В умении видеть людей насквозь тебе всегда не было равных.
Уильям торжествовал.
– Это точно. И ты пришел ко мне на два дня раньше того времени, на которое была назначена наша очередная встреча. У тебя мешки под глазами. И ты носишь эту рубашку уже второй день подряд. К тому же от тебя пахнет кофе, который ты пьешь только в редких случаях, когда не можешь сделать себе «эрл грей», так что или он у тебя закончился, что маловероятно, или же утром ты выходил из дома в спешке, и тебе пришлось заправиться дозой кофеина сразу, не дожидаясь, пока заварится чай. И этот пиджак ты тоже выбрал второпях.
– Почему ты так решил?
– Потому что в его внутреннем кармане нет той дорогой авторучки, которую наша сестра подарила тебе на твой тридцать второй день рождения, – сказал Уильям. – Я заметил это, когда ты отодвигал стул, чтобы сесть. Ты носишь с собой эту ручку всегда, следовательно, она осталась в кармане того костюма, в который ты был одет на прошлой неделе. Ты забыл переложить ее в этот костюм, что говорит о небрежности, вызванной не усталостью, поскольку в таком случае ты бы в конце концов вспомнил о ручке и исправил свою оплошность, а спешкой, в которой ты сегодня готовился выйти из дома.
– А о чем, по-твоему, говорит то, что я пришел к тебе на два дня раньше обычного?
– Это просто. Два дня назад ты пережил какое-то тяжелое потрясение и теперь собираешься начать что-то вроде военной кампании либо для того, чтобы что-то исправить, либо для того, чтобы раскрыть некую тайну. И ты перенес свидание со мной на более раннее время, чтобы разделаться с этим вопросом прежде, чем ты на какой-то срок исчезнешь с горизонта.
Прист заметил, что тот из санитаров, который помельче, переступил с ноги на ногу. За его спиной на фоне белых стен краснел огонек камеры видеонаблюдения.
– Теперь твоя очередь, – азартно сказал Уильям.
Чарли снова вздохнул; он находил эту игру скучной, но они с Уильямом играли в нее чуть ли не с тех самых пор, как научились говорить. Он окинул взглядом брата, потом посмотрел на того санитара, который переменил ногу.
– Этот человек здесь новичок. Его зовут Гарри Кларк, и недавно он приобрел кота, вероятно, взяв его из приюта. У него нет детей, хотя он не так давно развелся. Он играет в гольф регулярно, но скорее всего не очень хорошо, и у него сахарный диабет.
Прист снова посмотрел на санитара. Тот изумленно разинул рот. В конце концов он кивнул и повернулся к своему коллеге, словно надеясь получить у него хоть какое-то разъяснение.
Уильям обернулся и тоже окинул санитара быстрым взглядом.
– Браво, Чарльз. Хотя все довольно элементарно. Ты понял, что он новичок, поскольку раньше его не видел. Он завел кота, отчего у него на руке царапины, которые ты разглядел, когда он вмешался в наше общение, и которые слишком глубоки, так что их явно оставил не котенок. Это также говорит о том, что у него нет детей, так как если бы они у него были, он бы наверняка приобрел котенка, а не взрослого кота. А раз кот взрослый, он, вероятно, взял его из приюта, а не купил в зоомагазине. Он недавно развелся – это видно по едва заметной белой полоске на безымянном пальце, с которого он лишь недавно снял обручальное кольцо. Он часто играет в гольф – об этом говорит то, что одна рука у него загорела больше, чем другая, та, на которую надета перчатка, а о том, что он играет не очень хорошо, можно сказать, исходя из того факта, что эта разница вообще видна. Раз она видна – значит перчатку он использует часто и носит ее подолгу, а рука гольфиста, как известно, должна быть в перчатке только тогда, когда он бьет по мячу. Чем чаще ему приходится бить по мячу, тем ниже уровень его игры. Можно сказать, что наличие у него сахарного диабета – это с твоей стороны натяжка, однако на шее у него цепочка. Здешним медсестрам и санитарам не разрешается носить украшения, разве что это обусловлено какой-то уважительной причиной, например, необходимостью носить специальный медальон диабетика с инструкцией, в которой говорится, что надо делать, если он впадет в диабетическую кому. Но как ты узнал, как его зовут?
