– Гаитянский? – вмешался Оскар. – То, что мы услышали, было сказано на гаитянском?
– Предполагаю, что да, – сказал доктор. – Но это еще не все. Хотя исследования в этой области находятся еще на ранней стадии, думаю, что здесь имеется связь с чувством времени. Человеку от природы свойственно восприятие времени. Без восприятия изменений времени мы бы не смогли ловить мяч или играть на музыкальном инструменте, или правильно оценивать повседневные события, – мы оказались бы нежизнеспособными. Мы с коллегами полагаем, что центр восприятия времени находится в области, которую мы называем аудитивной корой головного мозга, – в слуховом центре. Именно эти области у госпожи Молин и пострадали больше всего от падения. Так что не пугайтесь, если она ничего не вспомнит.
– С ней можно поговорить?
– Да. Но вы поймете ее, если только владеете гаитянским.
Гумбольдт еле заметно улыбнулся.
– Пусть вас это не волнует. С иностранными языками мы разберемся.
Элиза лежала у окна и смотрела на зеленый каштан. По его веткам прыгали две белки, распугивая птиц. На губах женщины играла улыбка, которая исчезла, едва вошли посетители. Она поднялась и с любопытством принялась их рассматривать.
– Приветствую вас, госпожа Молин, – сказал профессор Вайсшаупт. – С вами хотели бы поговорить гости. Вы не будете против, если я поставлю возле кровати стулья?
– Кийес йо йе?
– Думаю, она хочет знать, кто вы, – предположил доктор.
Улыбка Гумбольдта сменилась озабоченным выражением.
– Значит, она действительно нас не узнает?
– Боюсь, что нет.
– О, раз так… – он откашлялся. – Меня зовут Карл Фридрих фон Гумбольдт. Помнишь? Мы вместе живем в моем доме у озера, – он потянулся к женщине рукой, но та отодвинулась назад и подтянула одеяло к подбородку.
– Карл Фридрих? Па янм мишуре пале де ли. Муэн па конпран.
Исследователь нахмурился.
– Вы правы. Это на креольском. Точнее на языке фаблас.
– Фаблас? – переспросила Шарлотта.
– Родной язык Элизы. Второй язык на Гаити.
– Не помню, чтобы Элиза говорила с нами на своем родном языке, – заметил Оскар.
– Потому что это язык рабов, – ответил исследователь. – Не то чтобы она его стыдилась, но на нем говорят только местные. – Гумбольдт оперся на трость: – Все началось с того, что владельцы плантаций покупали африканских рабов, говорящих на самых различных языках. Это позволяло им надеяться, что рабы не будут общаться между собой, и это предотвратит бунты. Естественно, такая ситуация длилась недолго. Из смеси французской лексики и африканских диалектов возник гаитянский язык. – Он достал из сумки светлую ленту и поднял ее, чтобы все увидели: – Похоже, настало время воспользоваться лингафоном. Я кое-что понимаю по-креольски, но нужно, чтобы и нас поняли.
Он заправил ленту под воротник рубашки и включил прибор. Раздалось тихое попискивание.
Исследователь обратился к Элизе:
– Еске у ка мишуре метр, коулйе а? – Сейчас ты меня понимаешь?
У Элизы округлились глаза. Она так и осталась сидеть с открытым ртом, удивленно глядя на исследователя.
– Уи, – наконец кивнула она.
Гумбольдт улыбнулся.
– Прекрасно. Хорошо, что я уже настроил лингафон на фаблас. Это значительно облегчит общение.
– Сиб а се мажик.
– Волшебство? – улыбнулся Гумбольдт. – Нет. Всего лишь маленькая техническая штучка. Видишь, эта лента принимает твои слова, переводит их, и мне кажется, что говоришь ты. Согласен, технические подробности сложно понять, но в принципе, эта лента не что иное, как модулятор голоса. Мы использовали ее в нашей последней экспедиции, помнишь?
Элиза недоверчиво на него посмотрела и покачала головой.
– Сейчас это не важно. Главное, мы можем говорить друг с другом. Ты не против, если я и тебе ленту надену? Тогда все остальные тоже смогут тебя понимать.
– Муен вле крейе фанта а? Мен, ли ап аншанте. Нан ли рете йон леспри.
– Никаких духов. Это совершенно безвредно, – он передал ей ленту.
Женщина взяла вещь в руки и подозрительно осмотрела. Она прошептала несколько слов, но переводчик не отреагировал.
– Так он не работает. Нужно надеть на шею, вот так, – показал исследователь. – Видишь? – Он хотел ей помочь, но Элиза отказалась.
– Нон, муэн ка фе ли тет у.
– Прекрасно, попробуй сама. Сзади есть две кнопки. Видишь? Молодец. Осталось взять наушник и вставить в ухо, тогда ты будешь понимать, о чем мы говорим. Так, правильно, – улыбнулся он. – Попробуем. Ты меня понимаешь?
Элиза посмотрела на него из-под нахмуренных бровей и кивнула:
– Да.
49
– Я Карл Фридрих. Это Шарлотта и Оскар. Где-то еще здесь ходит Вилма. Посмотрим, найду ли я ее. Вилма, ты где?
Птичка киви выскочила из-под кровати и с любопытством уставилась вверх.
– Иди сюда, – сказал Гумбольдт. – Садись к нам.
Вилма покрутила головой и запрыгнула на кровать.
– Поздоровайся с Элизой.
– Привет. Я Вилма. У тебя есть что-нибудь вкусненькое?
Элиза отшатнулась.
– Она умеет разговаривать.
– Точно, – подтвердил Гумбольдт, укоризненно посмотрев на птицу. – У Вилмы есть собственное переводное устройство. Видишь? Впрочем, она все-таки девочка, и мне кажется, с удовольствием полакомилась бы, – он указал на кусочек булочки на прикроватном столике.
Элиза подала булку Вилме и хихикнула, глядя, как птица разделила его клювом на мелкие кусочки и съела.
Профессор Вайсшаупт наклонился к Оскару.
– Даже представить не мог такого! У вас такие ленты и в поездках были?
– Да. Сначала, правда, это был большой ящик, но со временем его усовершенствовали.
– Усовершенствовали – это еще мягко сказано, мой юный друг, – сказал профессор. – Сенсационно! Если пустить в серийное производство, мы все станем миллионерами. Вы думали о том, чтобы запатентовать устройство?
Оскар покачал головой.
– Отец не гонится за деньгами. Он достаточно зарабатывает на заказах, чтобы заниматься дальнейшими исследованиями. Больше ему не нужно. Копить деньги исключительно ради денег ему бы и в голову не пришло.
Вайсшаупт поднялся.
– Думаю, вы должны над этим подумать. Вы бы оказали человечеству большую услугу, облегчив взаимопонимание народов. Но я, естественно, не хочу на вас давить. Полагаю, в моем дальнейшем присутствии нет необходимости. Господин фон Гумбольдт, госпожа Молин, фрейлейн Ритмюллер. Если понадобится моя помощь, позовите сестру, она мне передаст. Рад был вас видеть, – склонил он голову.
