Отговорить Олега от проверки трупа я не смогла, зато здорово сумела потянуть время. Сначала я долго умывалась, потом заявила, что мне просто необходимо выпить чашку крепкого кофе, чтобы взбодриться, а потом оказалось, что у меня упадок сил и мне необходимо съесть легкий завтрак, например, яичницу с ветчиной, два куска хлеба с маслом и сыром и еще одну чашку кофе с молоком и с сахаром. И Гораций тоже перенервничал и проголодался. Словом, через полтора часа экспедиция в составе Олега, меня и ротвейлера отправилась на дело. О том, чтобы оставить нас дома, не могло быть и речи.
Дырка в заборе никуда не делась, мы осторожно пролезли через нее и привели Олега к подвальному окошку. На первый взгляд во дворе ничего не изменилось, только ставня подвального окна была выломана и лежала рядом. Театральным жестом я указала в темноту подвала:
– Он там!
Олег заглянул в подвал и удивился:
– Там никого нет.
– Наверное, он отполз подальше, – неуверенно предположила я.
– Но ты же говорила, что он был мертв!
– Ну, может быть, он собрал последние силы, – продолжала я валять дурочку.
На самом деле я прекрасно поняла, что преступники уже побывали здесь и увезли своего сообщника, живого или мертвого. Об этом говорила выломанная ставня – попробуй-ка вытащить такого плотного типчика через подвальное окно! Будем надеяться, что они уже убрались подальше.
Но настырный Олег все же полез вниз. Есть в нем такое: обязательно нужно доводить до конца любое начатое дело, даже если это глупо. Очевидно, это тоже повлияло на мое решение с ним развестись.
– Видимо, у твоего грабителя хватило сил на то, чтобы отползти очень далеко. Тут нет ни его, ни пистолета. Не расстраивайся, – утешил меня Олег, вылезая, – по крайней мере Гораций не будет чувствовать себя убийцей.
Еле-еле уговорила я Олега уйти домой, а сама закрылась на все замки и открыла записи Валентина Сергеевича.
«Не знаю, кто прочтет мои записки. Я еще не нашел человека, которому мог бы полностью доверять и который в то же время был бы достаточно сильным, чтобы не бояться тех, с кем столкнула меня судьба на старости лет. Пока же я спрячу в надежное место препарат, созданный в результате нескольких лет напряженного труда, и эти записки, где я вкратце объясняю причины некоторых своих поступков, которые стороннему наблюдателю могли показаться странными и даже морально небезупречными.
Многие годы я возглавлял крупный научно-исследовательский институт, занимавшийся некоторыми вопросами биохимии. Чисто административная работа никогда не была для меня главной, на первом месте всегда стояла научная деятельность – те работы, которые я проводил с небольшой группой преданных учеников в моей собственной лаборатории. Я знал, конечно, о существовании в моем институте спецотдела – подобные отделы были раньше в каждом НИИ, это было в порядке вещей, но я никогда не сталкивался вплотную с сотрудниками этого отдела: у меня своя работа, у них – своя, мы существовали как бы в разных измерениях. Так было до тех пор, пока начальник отдела, некто Г. (он, естественно, не имел никакого отношения к биохимии и вообще ни к какой науке, а служил в известном ведомстве и, как я узнал позже, дослужился там до весьма высоких чинов), не пришел ко мне в лабораторию собственной персоной. Он заявил, что проводимые в лаборатории работы с сегодняшнего дня засекречиваются. Он сам лично будет их курировать и следить за строжайшим соблюдением секретности. Он еще много говорил о государственной тайне, о гражданском долге и о подписке о неразглашении. У меня его лекция не вызвала никаких чувств, кроме возмущения: мне, директору института, ученому, достаточно известному и в России, и за рубежом, будет диктовать условия работы какой-то жандарм, человек, не имеющий даже приличного образования… Второе, что расстроило меня еще сильнее, – это вопрос: кто из моих учеников и сотрудников поставил Г. в известность о полученных нами необычных результатах? Я обводил их глазами, вглядывался в их лица – каждого я знал многие годы, некоторых – еще студентами. Каждому я доверял, и вот теперь… Теперь я утратил веру в их порядочность и научную этику. Самое страшное, что сделал подлость кто-то один, а подозревать приходилось всех.
Позже я поехал к академическому руководству, пытался объяснить, что вмешательство полуграмотных «специалистов» в научную работу недопустимо, но все, к кому я обращался, отводили глаза и говорили, что интересы государства требуют строжайшего соблюдения режима секретности. И ничего поделать с этим нельзя.
Я смирился с присутствием «специалистов», смирился с постоянными проверками и чуть ли не с обысками, смирился даже с тем, что кто-то из моих учеников – тайный осведомитель… Я продолжал работать, а работа для меня всегда была важнее всего.
Мне следует объяснить, какие именно результаты, полученные в лаборатории, вызвали повышенный интерес тайного ведомства. Дело в том, что мы занимались разработкой препарата, который должен был способствовать нормальному развитию мозга и центральной нервной системы у детей со значительными мозговыми патологиями, вызванными наследственными факторами или тяжелыми родовыми травмами.
Мы достигли уже заметного прогресса, когда обнаружили, что подопытные животные начинают проявлять весьма необычные качества.
Крыса, которая была помещена в клетку рядом с кормушкой, сумела непонятным образом переместить корм в свою клетку, которую она не покидала. Обезьяна уверенно выбирала коробку с фруктами – не в процессе обучения, а сразу же, как только оказывалась в комнате для экспериментов. Мыши находили выход из лабиринта в нереально короткое время.
Проследив за лабораторной крысой, мы увидели, как она внимательно уставилась на недоступный ей корм, и он внезапно начал медленно двигаться по направлению к ее клетке… Налицо был явный факт телекинеза. В случае с обезьяной мы поставили несложный эксперимент: если в комнате находился лаборант, который знал, в какой именно коробке лежат фрукты, – обезьяна тут же находила нужную коробку, если же экспериментатор сам не знал, какая коробка «с сюрпризом», то и обезьяна не могла сразу ее найти. Таким образом, можно было предположить, что имеет место телепатия…
Эти необычные свойства сохранялись у подопытных животных в течение двух часов после приема нашего препарата. Именно эти результаты так заинтересовали небезызвестное ведомство.
Меня же никогда не интересовала психология, я разрабатывал лекарство, которое могло бы помочь больным детям, и его побочные действия интересовали меня постольку, поскольку они могли причинить вред потенциальному пациенту. Более того, я относился к странным результатам экспериментов с известной долей недоверия, вполне естественного для серьезного ученого. Однако десятки достаточно аккуратно поставленных опытов убедили меня в том, что странный косвенный эффект имеет место, и хотя результаты лежали за пределами моих научных интересов, они так серьезно меняли все представления современной науки о мозге, что я не мог от них запросто отмахнуться.
Однако моего «куратора» результаты опытов интересовали отнюдь не в научном плане, а только с точки зрения их возможного применения в работе его тайного ведомства – для использования в разведке, шпионаже и тому подобном. Поэтому он категорически запретил какие бы то ни было публикации наших результатов и обсуждение их с коллегами по биохимической науке.
