После обеда приносят верстку „Возвращения из СССР“, мы правим ее и заканчиваем примерно треть. Работа приятная — замена слов, фраз. Вместе с Жидом это всегда интересно.
27 октября. Жид завтракал со мной. Он получил письмо от Мадлен Паз, вызвавшее его острое недоумение. Паз предлагает ему встречу с Виктором Сержем. Затем просит его сотрудничать в „Популер“ — хотя бы немного. Жид говорит: важно, чтобы его книга появилась раньше, тогда не смогут сказать, что на него влиял Серж. Ему всё очень любопытно. Он сегодня завтракает с Шифриным, с Франсисом Журденом, с Фридманом и с юным Малаке
[901] — трое последних коммунисты. Понятно, что речь идет только о его книге и о его решении молчать. Они ставят вопрос о его оппортунизме. Они считают, что ему следует с самого начала четко определить свою позицию. Отвергли его просьбу напечатать на рекламе книжки слова: „Слишком часто правда об СССР говорится с ненавистью, а ложь — с любовью“. Верстка будет готова завтра.
28 октября. Сегодня утром Жид получил телеграмму от Джефа Ласта, которая нас очень взволновала. Ласт просит отложить выход книги и подождать встречи с ним, когда Жид вернется из Мадрида. Значит, Ласт узнал о возможной поездке Жида в Испанию из публикации Эренбурга
[902], который бесспорно использует свой последний шанс. Знает ли Ласт, чего Жид ждет от своей поездки в Испанию? Вопрос очень деликатный. Жид решает повидать Мадлен Паз, чтобы выслушать ее. Раздается звонок. Когда она приходит, Жид зовет меня, чтобы узнать впечатление. Мадлен Паз — женщина темпераментная, умная, ловкая, точная, энергичная. Она говорит о пользе того, что заявлял о России Виктор Серж, о том, что коммунисты против Народного фронта, но Блюм решил держаться максимально компромиссно и мягко, чтобы спасти единство. По ее мнению, правда об СССР настоятельно необходима: чем дольше ее ждут, тем труднее ее высказать. В 12 часов приходит Шифрин продолжить правку. Он правит аккуратно, смотреть на его работу приятно. Потом Жид получает письмо Ласта, отправленное до телеграммы и до встречи с Эренбургом. Письмо, полное восторга; в нем Ласт спрашивает, уместно ли сейчас печатать книгу»…
[903]
Когда «Возвращение из СССР» вышло из печати, в Москву из Парижа начали просачиваться первые суждения о книге; так, Эльза Триоле информировала Вс. Вишневского:
10 ноября: «Беспризорный Жид (Арагон — в Испании, Эрбар — на юге) написал о Союзе премерзкую книгу! Надеемся, что Испания образумит его, но так как несмотря на то, что у него прекрасные зубы, он начинает выживать из ума, самые простые вещи доходят до него медленно, и он сам нам ужасно надоел»;
24 ноября: «У нас все по-старому, неуютно. Жид елейно сукинсынит, Мальро в Испании, Муссинаки трудятся не покладая рук…»;
14 декабря: «…левая пресса на книгу Жида не реагирует никак. Это сильно раздражает Жида. Низкое качество книги не стоит полемики, и писать о ней это значит — делать ей рекламу… То есть нечем Жиду хвастать совершенно, недовольны как есть — все, кроме, очевидно, троцкистов. Их рука, хотя Жид протестует и сердится, когда ему это говорят. Последний мой разговор с Жидом был очень теплый, но в тот же вечер я получила книгу! С тех пор — не видела и в каких мы отношениях — неизвестно…»
[904]
Книга «Возвращение из СССР» вызвала в Москве гнев. Первым выражением его стала хлестко написанная редакционная статья «Правды» «Смерть и слезы Андре Жида»
[905] (3 декабря 1936 г.); затем выступила «Литературная газета» с редакционной статьей «Куда Андре Жид возвратился из СССР». «Слезливость, двойственность книги Жида выдает в нем человека слабого, неустойчивого, ограниченного и жалкого», — утверждала газета, высказывая предположение о пагубном влиянии на Жида все тех же троцкистов. Сообщалось также, что А. Жид только что подписал поздравительную телеграмму французских друзей СССР, направленную в Москву по случаю принятия Сталинской Конституции. «Не думает ли он, — вопрошала газета, — что этой подписью он восстановит доверие?» Было ясно, что доверие потеряно навсегда. Книги А. Жида сняли с производства, а уже вышедшие — изъяли из библиотек; из подготовленной к печати «Книги для взрослых» Эренбурга успели выкинуть патетический абзац о Жиде
[906].
В ту пору в Москве находился Лион Фейхтвангер, и московские острословы опасались (в стихах), как бы «сей еврей не оказался Жидом». С Фейхтвангером, правда, все обошлось — его книжка «Москва, 1937» вполне устроила Сталина, была переведена на русский и отпечатана в Москве. Жида время от времени клеймили; персидскому поэту Лахути, тогдашнему любимцу Сталина, пришлось написать вторую статью об А. Жиде (в первой, напечатанной летом, он его восхвалял)
[907]. В советской печати А. Жида бранили и его западные коллеги — Фейхтвангер и Роллан
[908], но они-то, в отличие от советских пустобрехов, книгу А. Жида прочли. А через год, уже в связи с испанскими сюжетами, и Илье Эренбургу пришлось в газетной статье («Я не выдержал и в сердцах» — как он объяснит в 1961-м
[909]) назвать Жида «стариком со злобой ренегата, с нечистой совестью»
[910]. Разумеется, с «другого берега» Жид получал поддержку…
[911]
