Этот текст содержит в себе:
1) Целый параграф (третий, под левым столбцом) относительно Маяковского и фразу Сталина на этот счет. Этот параграф просто-напросто списан с сообщения, составленного мною для «Правды» и переданного Безыменскому вечером 7-го декабря. Восьмого утром Безыменский попросил у меня разрешения подписать его вместе со своими товарищами рядом со мной, под странным предлогом, что они не способны написать лучшего комментария к словам Сталина. Я формально отказал в согласии. Тогда Безыменский счел себя вправе просто снять мою подпись с текста, написанного мною и подписать его именем 4-х советских поэтов. Само собой разумеется, что я не делаю никакой драмы из этой маленькой истории. Я бы даже и вовсе не упомянул о ней, несмотря на ее странность, если бы сообщение Безыменского не содержало в себе, с другой стороны,
2) совершенно недопустимой лжи. Во втором столбце Безыменский заставляет своих товарищей заявить, что накануне 17-го декабря к нему пришла группа молодых рабочих поэтов. Это чистая выдумка, так же как и подробности этого визита
. Ничего подобного не было. Вы к тому же знаете, что в настоящий момент таких групп во Франции не имеется. Это измышление вызвано, вероятно, у него наличием рапповской идеологии, в силу которой во что бы то ни стало, даже если их и нет, надо показать, что группы здесь построены по образцу Литкружков. Этот факт сверх того связан со словами Безыменского — Вайян-Кутюрье, что нужно «демьянизировать»
[1031] французскую поэзию, и также с той «лже-картиной» советской поэзии, которую он развернул передо мной и одним из наших немногочисленных поэтов Фернан Жаном, с которым я его связал позавчера 24 декабря, и которому он назвал за час времени всего двух советских поэтов: Демьяна Бедного и себя самого — Безыменского.
Ложь о мнимом свидании 7 декабря была поддержана Безыменским перед моей женой и его товарищами. Моей жене он сообщил, что интервью имело место вне нашего дома. Своим товарищам он утверждал, что он увидел рабочих поэтов в «Юманите»
[1032]. Между тем, сообщение датировано 7, а Безыменский был первый раз в «Юманите» 21-го.
Я говорил с ним об этом. Безыменский признал, что вся эта история была выдумана им, но заявил, что это не он, а «Литературная газета» виновна в выдумке. Предоставляю судить вам самим.
В том же разговоре Безыменский признал, что в нем еще осталось много серьезных пережитков РАППа, как в области методов, так и идеологии, и что он не всегда вел себя как должно по отношению к своим товарищам по бригаде. Это явствует из всего его обращения с товарищами в пути и особенно в моем присутствии. Безыменский, например, в присутствии писателей, прерывает своих товарищей, объясняет им, что они должны говорить. Он поддерживает среди них дух соперничества, старается уронить в моих глазах Сельвинского, прибегая к авторитету Маяковского, делает невозможной жизнь для Кирсанова, приставая к нему с непрерывными замечаниями, совершенно смешными в тех случаях, когда они не являются прямой пародией и т. д.
Во всем Безыменский признал вполне возможным сознаться, в разговоре со мной. Он даже обещал мне постараться всеми силами исправиться, и благоразумно выслушал длинный урок, который я ему прочел. Ясно, однако, что таким образом он рассчитывал, очень смущенный моими словами, просто обеспечить молчание перед вами. Из своего путешествия, также как и из постановления от 23 апреля
[1033], он не вынесет никакого опыта. Уже после нашего разговора он продолжал с нашим товарищем Фернан Жаном свою пропаганду «демьянизирования» поэзии и свою саморекламу.
Я счел нужным поставить вас об этом в известность, чтобы вы могли правильно оценить сообщения, которые может вам дать Безыменский о своем путешествии и особенно то, что он, может быть, скажет о своих товарищах. Здесь мы очень довольны Кирсановым, Сельвинским и Луговским. Я говорю вам это не только с литературной точки зрения, но и с точки зрения партийной работы.
Мы просим вас и впредь посылать нам таких же хороших товарищей, которые производили бы впечатление, являющееся лучшей пропагандой для Советского Союза, одновременно на людей, таких как Жид и Пикассо и на рабочих с рынка. Но постарайтесь не присоединять к ним слишком уж примитивных в своем поведении людей, мало способных олицетворять собой ВКП(б), репутация и престиж которой нам дороже всего.
С горячим приветом
Насколько весомой для Щербакова могла оказаться информация Арагона? Не берусь судить, во всяком случае, что касается Безыменского, в качестве руководителя писательских делегаций в Европе он вроде бы больше не появлялся.
5. Парижский концерт
Главное событие парижской части вояжа четырех поэтов — литературный концерт 4 января 1936 г. — в донесениях Безыменского не могло быть отражено.
Концерт состоялся в зале Парижской консерватории — четыре советских и шестнадцать французских поэтов по очереди читали свои стихи. Спустя 36 лет Безыменский еще помнил поразившее парижскую публику поэтическое шоу: после тихих голосов французов Луговской «так гроханул начальные строки своего стихотворения — аж люстры задрожали», а Кирсанов, читая «Поэму о Роботе», запел, «музыкальный ритм фокстрота полностью слился с топочущим стихотворным ритмом поэмы», да и сам мемуарист, читая «Бахают бомбы у бухты», продемонстрировал по ходу дела три песни, входящие в текст, и наконец Сельвинский, когда вечер длился уже три часа, прочел «Охоту на нерпу», пропев по-итальянски входившую в стихотворение песню «Марекьяре» (Луи Арагон, кстати сказать, вызвал смех аудитории, когда, предваряя это чтение своим переводом, предупредил публику, что не умеет ни петь, ни говорить по-итальянски
[1035]).
В воспоминаниях «Триумф советской поэзии» Безыменский не приводит имен шестнадцати французских поэтов — участников вечера, а «Правда» в кратком отчете назвала (видимо, для симметрии) только четырех: Луи Арагона, Шарля Вильдрака, Жана Ришара Блока и Люка Дюртена. В донесении Арагона упоминаются еще Леон Поль Фарг и Тристан Тцара
[1036]. Безыменский, вспоминая, что читали по кругу — четыре француза, потом один русский, и так четырежды, пишет о французских поэтах: «Их пребывание на сцене являло собой, честью заявляю, очень унылое зрелище. Они робели, как малыши, читали стихи по бумажке, дрожавшей в их руках, читали тихо».
