Поверьте слову, звоню и справляюсь ежедневно. Ответ всегда один: «Еще не выяснено». Говорил с Халатовым
[513], говорил на Старой площади, говорил с Леопольдом
[514]. Его мнение, что он добьется решение вопроса в несколько дней.
(Начало февраля 1932 г.).
На днях был у Рабичева
[515], спрашивал о Вашем деле, ответ недоумевающий: «да, ведь, он же едет!». А сегодня получил из Уфы письмишко от Саши Фадеева, Вам привет и заботливая просьба ткнуться по Вашему делу еще кое-куда (адрес Саши — Уфа, ГПУ, т. Погребинскому
[516] для Фадеева). Но — по-видимому — всё уже решено хорошо.
(20 апреля 1932 г.).
Это первое упоминание Фадеева в письмах Павленко. Адрес Фадеева, столь непринужденно названный Павленко, — первое упоминание об «органах» в его письмах, и, понятно, не последнее. С Фадеевым Слонимский переписывался с 1929 г., когда тот попросил у него что-нибудь для «Октября» и поинтересовался ходом работы над «Фомой Клешневым»
[517]. 10 ноября 1929 г. Фадеев писал Слонимскому:
Я очень много времени потерял (и все еще теряю) на всякой литсуете и, когда вижу другого, вступающего на эту стезю, искренно скорблю. Понятно, союза писателей вам сейчас осиротить нельзя, но все остальное гоните, право, к такой матери — ведь это же зарез. Я на днях выезжаю за город и тогда черта с два меня оттуда вытащишь. Право, очень советую вам проявить здесь побольше упрямства и строптивости — хамства, наконец (я по опыту убедился, что хамство в таких вещах самое верное дело).
В начале 1930 г. Слонимский пожаловался Фадееву, что запрещено новое, массовое издание его романа «Лавровы». 20 февраля 1930 г. Фадеев ответил:
Разумеется, запрещение Лавровых для массовой серии это глупость и безобразие. Через 5 часов уезжаю на неделю в ЦЧО
[518] (Воронеж и т. д.), поэтому не могу сейчас что-либо предпринять. Пока что я написал по этому поводу письма Стецкому
[519] и Лебедеву-Полянскому
[520] с просьбой о разрешении книги, а, когда вернусь, продвину это дело до полной победы над «врагом».
В 1933 г. Фадеев и Слонимский перешли на «ты». Вскоре Фадеев обратился к Слонимскому с просьбой помочь издать роман Эльзы Триоле «Бусы» без купюр, сделанных редактором ИПЛ; купюры были сокращены — остались только вымарки Горлита:
Зная щепетильность автора, я просил издательство либо через Главлит добиться отмены этих вычерков, либо согласовать их с автором. Оставив соответствующее письмо Волину
[521], я уехал на Дальний Восток. По приезде узнаю, что книга попросту разобрана и не выйдет. Два или три раза я писал в издательство о том, что считаю это неправильным, и что исправления Горлита теперь согласованы мною с автором, но до сих пор нет никакого ответа. Чувствую себя очень неловко, потому что если бы не я, книга давно бы вышла в свет с некоторыми горлитовскими поправками. Очень прошу тебя выяснить, нельзя ли восстановить эту книгу
[522].
В послевоенное время, когда Слонимский утратил положение в аппарате Союза писателей, его отношения с Фадеевым окончательно испортились; о своих обидах на генсека Союза писателей он рассказал в не опубликованных при жизни воспоминаниях
[523].
В связи с поездкой Слонимского в Германию Павленко попросил его найти переводчицу своих книг на немецкий
[524]. В воспоминаниях Слонимского об этом рассказано так: «— Пусть Фега пришлет фиги. Имя переводчицы его вещей на немецкий язык было Фега, и оно навело его, очевидно, на фиги… Не какой-нибудь там галстук, а фиги. „Добропорядочному шаблону“ он предпочитал хотя бы и курьез»
[525]. Строки из писем Павленко лета 1932 г. позволяют судить о точности мемуариста: «В Берлине живет фрау Фега Фриш, переводчица <…> Если у тебя окажется время и будет охота, повидайся с ней»; «…Спасибо тебе за возню с моей Фегой. Наверно, противная баба. Марок она мне, конечно, не пришлет, посылки тоже. Вот, сволочь!»; «Обидно, что ты не доконал эту мою суку Фегу Фриш. Ну, я ее пройму!»; «Если можешь пхнуть мою Фегу — то пхни. Посылку она прислала, но пищевую, чего не просил. Убеждаю ее отказаться от забот и перевести все на Торгсин — мнется. Если можешь — пхни ее ногой».
