Второй аргумент, вкладываемый автором в уста прозревающих персонажей романа, — избирательно читаемое ими «завещание» Ленина: «Будников не пошел на секретное, уже почти подпольное совещание оппозиционеров. Взяв перепечатанный экземпляр письма Ленина, известного под названием „завещание“, он надел очки и стал перечитывать его. И как бы впервые почувствовал он значительность строк, посвященных в этом письме нынешним оппозиционным вождям. Без всяких оговорок „неслучайным“ назывался поступок их в ответственнейшие дни Октября и категорически отмечался „небольшевизм“ Троцкого. Эти слова выпирали сейчас перед Будниковым ярче, чем все то, на чем пыталась спекулировать оппозиция»
[570]. Переписывая в очередной раз эти строки, Слонимский понял, что надо убрать все еще остающийся в них намек на то, что помимо критики Троцкого, Зиновьева и Каменева в «завещании» Ленина есть и нечто иное — требование убрать Сталина (конечно, в погоне за временем осмотрительнее было бы вообще опустить упоминание о «завещании» Ленина, но Слонимский за временем не поспевал…).
Последние главы романа относятся к периоду полного разгрома левых, написаны они автором, который, как и весь мир, уже знал имя победителя, и написаны патетически: «Страна поворачивала к пятилетке, к ликвидации врага как класса, к реконструкции всего огромного хозяйства на новой технической базе. Страна ускорила темп жизни, и в этом напряжении всех сил уже бесспорно ясной становилась роль кучки все еще несдавшихся протестантов. Они уже протестовали против всего, даже против семичасового дня, введенного в десятилетие Октября, они, выбрасываемые с рабочих собраний, на улицах Москвы и Ленинграда в день десятилетия выступали со своими призывами и ответная злоба рабочих (имеется в виду, видимо, подразделения ГПУ. — Б.Ф.) загнала главного руководителя города („главного“ зачеркнуто на „бывшего“. — Б.Ф.) на четвертый этаж первого попавшегося дома. Вожди оппозиции вели себя так, словно им, как занимающим особое место в партии, все дозволено. Терпение партии, напрягавшейся у руля, истощалось»
[571].
Сталина, как и других реальных персонажей, в романе нет: лишь цитаты из его докладов на партийных съездах и ответные аплодисменты зала; имя его упоминается нечасто, но суровая тень «отца народов» чувствуется повсеместно, и употребляемая автором сталинская аббревиатура «Цека» обозначает именно его. Известно, что в пору отчаянной борьбы с противниками их позиции левые считали своим самым главным идейным врагом не организатора их уничтожения Сталина, а теоретика партии Бухарина (была такая формула левых: «со Сталиным компромисс возможен, с Бухариным — никогда»). Поэтому многие левые лидеры, находившиеся в ссылке, после разгрома Бухарина «клюнули» на предложение присягнуть Сталину. Вопреки этому герой Слонимского рассуждает, как кажется автору, с тупым упорством: «Краузе не желал отделять руководство партии от ошибок Бухарина. Ему казалось, что отмежевание Бухарина, осуждение руководством его позиции — все это только маневр для подготовки более серьезных атак. Не в Бухарине дело»
[572]. Дело было действительно не в Бухарине…
Вернемся, однако, к издательской судьбе романа «Крепость».
На Первом съезде советских писателей, проходившем в Москве с 17 августа по 1 сентября 1934 г., Слонимский (впрочем, как и Павленко) не выступал, о его романе никто не упомянул, даже редактор «Красной нови» Ермилов, прежде собиравшийся печатать «Крепость», отметил, как достижение, переход Слонимского, «который много времени и дарования отдавал теме об интеллигенции», к повести о Левинэ (стенографистки не расслышали и в отчете напечатали «повести о Ленине»
[573]).
К. И. Чуковский приносил на съезд свой альманах «Чукоккалла», и писатели в нем резвились. Вс. Иванов 17 августа записал: «Миша Слонимский ходит без романа. Идет два съезда: Писателей и „Серапионов“. А он без романа». 18 августа Слонимский ответил: «Роман, между прочим есть, и лежит в столе. Сам Волин сказал: „Слово запрет исключено“. Тем не менее…»
[574] Конечно, Б. Волин был тогда начальником Главлита, т. е. Цензуры, но вопрос о судьбе романа Слонимского решал не он…
В конце съезда Слонимского включили в комиссию по уставу Союза. 1 сентября 1934 г. Политбюро приняло списки: «Наметить следующий состав Правления, Президиума, Секретариата, Ревизионной комиссии и бюро Ревизионной комиссии Союза советских писателей». На заключительном вечернем заседании 1 сентября съезд за эти списки проголосовал единогласно
[575]. Слонимский, как и Павленко, был включен в правление ССП из 101 человека во главе с Горьким. Но в президиум из 37 человек его, в отличие от Павленко, не включили. Иначе говоря, в политическом доверии ему не отказали, но и особенной расположенности к нему не проявили.
Отметим, что еще 7 мая 1932 г. Оргбюро ЦК ВКП(б) утвердило организационный комитет Союза советских писателей, которому еще только предстояло создать Союз. В оргкомитет вошло (не по алфавиту!) всего 24 человека; первым в списке значился почетный председатель А. М. Горький, вторым — председатель И. М. Гронский (его сняли уже перед съездом, заменив А. С. Щербаковым), третьим — секретарь В. Я. Кирпотин, четвертым — А. А. Фадеев, седьмым П. А. Павленко, а последним 24-м (в числе всего восьми чистых «попутчиков») — М. Л. Слонимский
[576].
Что же, определившее отношение к Слонимскому, произошло между 7 мая 1932 г. и 1 сентября 1934 г.? В интересующем нас смысле — только одно: была завершена первая редакция романа Слонимского об оппозиции. Теперь, однако, можно сказать и еще — нечто в высшей степени для Слонимского важное.
В 2006 г. были опубликованы многие страницы дневниковых записей В. Я. Кирпотина. В них описываются две встречи писателей со Сталиным у Горького, на которых Кирпотин присутствовал. Первая (в узко партийном составе писателей) — 20 октября 1932 г. и вторая (в более широком составе, включавшем и «попутчиков») — 26 октября. По версии Кирпотина, идея этих встреч Сталину была подсказана Кировым, который еще в 1931 г. провел встречу с ленинградскими писателями на квартире у М. Слонимского и, видимо, посчитал ее полезной. Кирпотин на этой встрече тоже присутствовал (по его мнению, «встреча была задумана, чтобы „прощупать настроения“ беспартийных писателей и писателей-коммунистов»
[577]).
Описывая вторую встречу со Сталиным у Горького 26 октября 1932 г., где как обычно писателей щедро угощали и было много выпивки, Кирпотин приводит эпизод, случившийся уже под утро, когда Сталин надел шинель, чтоб уходить, и после выразительной сцены между Сталиным и Бухариным. Этот эпизод приведем целиком:
