В Париже поднят шум вокруг имени Виктора Сержа. У него есть очень пылкие друзья среди таких видных людей, как Марсель Мартине, Леон Верт, Вильдрак, и они хотели бы добиться его выезда из СССР (оплатив все требуемые расходы). — Но я узнал сегодня утром от одного из них, что Серж арестован; и меня заклинают вступиться за него. Должен Вам искренне признаться, что лично я не знаком с Сержем, знаю его только как писателя (причем его большой талант не подлежит сомнению). Но чувство дружбы, которое он сумел внушить уважаемым мною людям, говорит в его пользу. И надо учитывать, как взволновал их его арест. Могу ли я просить Вас сообщить об этом в Москву и, узнав о причинах ареста Сержа, вступиться за него, если Вы сочтете это возможным
[741].
30 апреля 1933 г. Роллан снова писал Горькому:
Я продолжаю получать из Франции письма от друзей и незнакомых людей с настоятельной просьбой вступиться за Виктора Сержа. Отвечаю им, что я уже обращался к Вам и буду действовать только через Ваше посредство. По-моему, своей горячностью друзья Сержа за границей приносят ему больше вреда, нежели пользы. Но его арест вызвал, несомненно, сильное волнение, и оно распространяется в кругах, до сих пор сочувственно относившихся к СССР. В интересах СССР не затягивать следствие по делу Сержа и затем либо, не мешкая, отпустить его, если его невиновность будет доказана, — либо уведомить общественное мнение, в чем именно его обвиняют. Серж в интеллектуальном отношении фигура слишком крупная, чтобы о нем можно было умолчать. Лучше всего поставить на службу СССР его энергию и блестящий ум революционера, поручив ему задачу по силам. Но возможно ли это по отношению к бывшему анархисту? — нет ничего невозможного, когда речь идет о таком крупном интеллекте, созревшем благодаря непосредственному опыту русской Революции! Во всех случаях попытаться стоит.
6 мая Горький написал в ответ:
Тотчас по приезде узнаю о Викторе Серже и сообщу Вам.
15 июня Роллан снова писал Горькому, уже в Москву:
Мне пишут сегодня из Парижа, что, согласно полученным там сведениям, Виктор Серж приговорен к двум годам ссылки. Искренне сожалею, что я так и не добился никаких сведений относительно выдвинутых против него обвинений; ибо шум, поднятый вокруг его имени во французских газетах и журналах, не утихает; и не проходит дня, чтобы на меня не обрушился поток писем, гневно провозглашающих его полную невиновность. Было бы крайне желательно ознакомить меня с этим делом, дабы я знал, что мне следует отвечать. И я считаю весьма прискорбным, что официальные представители СССР за границей не могут опровергнуть публично тенденциозную информацию западной печати, направленную против советского правосудия.
Друзья Сержа, — некоторые из них и мои друзья, — убедительно просили меня принять участие в сборе средств, организованном два месяца тому назад в помощь Сержу и его жене, для которых они хотели бы выхлопотать через «Интурист» заграничные паспорта; и я обещал им свое содействие, как только Серж выйдет из тюрьмы. Не зная, имеет ли эта попытка шанс на успех, — а ведь в случае провала она несомненно вызовет новые демонстрации, — настоятельно прошу Вас дать мне возможность отвечать на письма, которые я буду получать, сообщив, в чем признан виновным Виктор Серж: — теперь, когда его дело закончено, это уже не может быть тайной. Вы не представляете себе, какой вред наносит СССР чуть ли не всемирный резонанс процесса, когда за неимением точных данных виновности обвиняемого он предстает как невинная жертва! Прошу Вас ответьте мне возможно скорее!
На сей раз Горький ответил оперативно, 20 июня; информацию об отношении к делу Сержа Ягоды и Сталина ему, надо думать, доставлял «слуга двух господ» П. Крючков; выглядел его ответ для западного, то есть информированного, человека, разумеется, неубедительно:
В. Серж выслан на два года в Оренбург, я осведомлен, что хлопоты о смягчении этого «наказания» будут безуспешны. Если я не ошибаюсь, ему инкриминируется пропаганда троцкизма, а сей последний принимает все более лживые и контрреволюционные формы, как я имел случай убедиться в этом из троцкистских прокламаций, полученных мною в Константинополе (по дороге в СССР. — Б.Ф.).
Тема Виктора Сержа в письмах Роллана Горькому возникла снова в ноябре 1934 г., но прежде, чем привести этот фрагмент из письма Роллана, дадим слово самому Виктору Сержу, закончившему к тому времени работу над несколькими, написанными по-французски, книгами, в частности, над романом «Обреченные» — об анархистском движении во Франции накануне Первой мировой войны. Вот как вспоминал об этом Серж: «Я сделал несколько копий своих рукописей и условился по переписке с Роменом Ролланом, что пришлю ему свои книги, которые он хотел передать парижским издателям. Роллан не питал ко мне особой любви, так как в свое время я сурово критиковал его теорию ненасилия, вдохновленную гандизмом; но его волновали репрессии в Советском Союзе, и он писал мне очень дружески. Первую рукопись я послал ему четырьмя заказными пакетами, проинформировав об этом и ГПУ. Все четыре пакета пропали»
[742]. 17 ноября 1934 г. Роллан писал Горькому:
Серж, которого, как Вы знаете, выслали в Оренбург, трижды и безрезультатно отправлял мне рукопись романа (не политического, посвященного не современности, а совсем другой эпохе): «Потерянные люди» (то есть «Обреченные». — Б.Ф.), который предполагал опубликовать один французский издатель. Первый экземпляр был выслан им непосредственно на мой адрес 20 мая этого года. Второй экземпляр был отправлен 3 июля в предварительную цензуру Главлита для передачи мне. Третий экземпляр был снова отправлен в Главлит 1 октября, посылка была застрахована на крупную сумму. — Ни один из трех экземпляров не пришел по адресу. И <нарком просвещения> Бубнов, которому я сам написал, ничего мне не ответил. Жан-Ришар Блок, находящийся сейчас в Москве (до конца месяца), и Барбюс, который только что уехал оттуда, придерживаются относительно дела Сержа того же мнения, что и я. Ни он, ни я не испытываем особой симпатии к Сержу (хотя и уважаем его большой литературный талант). Но мы не можем понять, по какой причине европейское общественное мнение оставляют в полном неведении в отношении предъявленных Сержу обвинений. Это неведение порождает всякие подозрения друзей Сержа (а их много, и все они — горячие головы) и недоверие к приговору, по которому он был осужден. Вы не представляете себе, какой вред нанесло за этот год дело Сержа всем интеллигентам Запада. Этот вред совершенно несоизмерим с самим делом: единственным средством нейтрализовать его было бы вскрыть загноившуюся рану. Мы — Барбюс, Жан Ришар Блок и я — думаем, что не только справедливость, но и простой здравый смысл требуют открыть досье Виктора Сержа, и если против него есть серьезные обвинения, обнародовать их: это помогло бы нам остановить вредоносную кампанию, использующую его имя. Или же, если обвинения не серьезны, лишите Сержа повода для необоснованных жалоб и разрешите ему зарабатывать на жизнь в Оренбурге, занимаясь писательским ремеслом, — (разумеется, контролируя его с политической точки зрения), — но только пусть будет положен конец всякого рода оскорбительным действиям по отношению к нему, когда на почте «теряют» рукописи, которые он посылает, тем самым лишая его средств к существованию.
