После 1890 года образование в начальной школе стало не только теоретическим. К нему добавился и практический элемент, что побудило людей чаще отправлять детей в школу. Количество учеников и уровень посещаемости еще больше возросли. Также создавались классы для девочек, где помимо основного курса преподавались практические знания: домашнее хозяйство, шитье, воспитание детей и т. д. Правительство, вдохновленное первыми результатами, с 1893 года занялось созданием специализированных школ, где упор делался на практическое образование, касающееся сельского хозяйства, торговли и связанных с ними специальностей. Обучение в таких школах было платным.
В городах, где средние классы были очень бедными, создавались, в основном по инициативе буддийских монахов, бесплатные начальные школы, в которых детей знакомили только с чтением и письмом. Однако многие родители предпочитали отправлять ребенка в школу лишь после десяти — двенадцати лет, а до этого возраста ограничивались домашним образованием, обучая его азам будущей профессии.
Школьная программа не ограничивалась тем, чтобы привить населению элементарную грамотность. С самого начала она отвечала целям, зафиксированным в императорском рескрипте 1890 года, который предписывал «давать детям воспитание как нравственного, так и патриотического характера, обучать их основным наукам, которые пригодятся им в дальнейшем, и неустанно следить за их физическим развитием». И этот рескрипт, определяя основные принципы естественной морали, приказывал учителям оказывать «полную поддержку Нашей Императорской Династии, вечной, как вселенная. Так вы не только покажете себя верными гражданами своей страны, но и сможете подтвердить благородство своих предков…»
Хотя следующий рескрипт (1899) указал на то, что в принципе мораль не зависит от религии, все же последней в школьной программе уделялось особое внимание. Утверждались главные принципы синтоизма и прежде всего — «уважение к Предкам и к Императору». По этому поводу тонкий наблюдатель того времени Г. Уэлерси заметил, что «уважение к предкам преподносилось в школе как истинный культ, а история страны — как священная история».
Что касается детей, работающих на заводах, то мало кто из них имел возможность посещать школу. Некоторые руководители, правда, старались изменить эту ситуацию и обучали детей сами (или же нанимали преподавателей) чтению, письму по токухону (книга для чтения), а также использованию соробан, счетам, распространенным повсеместно в Японии. Кроме того, школы часто находились слишком далеко от дома учеников или не могли вместить всех детей. Некоторые должны были проходить очень длинное расстояние, чтобы попасть на занятия. В «Нироку симбун» за 25 июля 1909 года юная студентка пишет: «От моего дома до школы было около двенадцати километров, и женщине требовалось не менее трех часов, чтобы пройти такое расстояние. Занятия же начинались в семь угра. И, несмотря на все, я в течение двух лет ежедневно проделывала этот путь, хотя вставать приходилось в три часа утра… Я ненавидела это…»
Ученики колледжей и высшей школы почти все принадлежали к семьям самураев. В начале эпохи Мэйдзи им приходилось нелегко, ведь преподавание велось иностранцами на английском, немецком или французском языках. Сначала этот язык нужно было выучить. С каждым преподавателем работал переводчик, который с трудом мог перевести на японский язык технические термины, используемые педагогом. Студенты старших классов часто были совершенно незнакомы с нормами поведения и, в духе правящего сословия, могли перед всем классом выхватить саблю, к крайней растерянности бедного преподавателя-иностранца, не знающего, что предпринять. Многочисленные инциденты такого рода происходили вплоть до 1876 года, когда правительство запретило ношение сабли. Но ученикам не хватало усидчивости, что не способствовало их успехам в учебе. Высшее образование имело ярко выраженную «западную» направленность и в силу многих вещей являлось прерогативой юношей, принадлежащих к военному сословию. Так, в 1878 и 1879 годах из девяти дипломов, выданных выпускникам юридического факультета Токийского университета, лишь один не принадлежал выходцу из семьи самураев — это был сын богатого столичного торговца.
Постепенно с течением времени все больше учеников из других сословий могли получить диплом, но все же это в основном были сыновья политических деятелей, богатых торговцев или крупных собственников. Те, чей достаток не позволял прилежно посещать занятия в университете или в высшей школе, стоящие очень дорого, проводили большую часть времени, подрабатывая в типографии, рассыльными или даже рикшами, чтобы иметь возможность заплатить за учебу и просто заработать на жизнь. Наименее обеспеченные студенты, приехавшие в город из деревни или живущие далеко от университета, не имеющие денег, чтобы снимать жилье, вынуждены были ночевать в больших ночлежных домах рядом с местом учебы. Там они встречались со своими сверстниками, которые часто были родом из одного с ними региона, праздновали с ними свои местные праздники, соблюдали те же обычаи, ели одну и ту же пищу и создавали своего рода молодежные организации односельчан. Эти ночлежные дома представляли собой обыкновенные бараки, деревянные или покрытые гипсом, лишенные какого бы то ни было комфорта. Их хозяевами были ояката, демонстрирующие таким образом властям свое послушание и готовность к сотрудничеству. Более богатые студенты находились на пансионе в тех бесчисленных домах, которые хоть как-то были ориентированы на содержание учащихся и составляли типично студенческие районы, вроде Канда и Хонго в Токио. В этих кварталах или на их окраинах некоторые торговцы, ремесленники и прочие горожане сдавали студентам комнаты, предлагая иногда одноразовое питание. Таким студентам везло больше остальных: по крайней мере, возвращаясь с учебы, у них создавалось впечатление, что они живут в семье. Иногда возникали новые связи между человеком, принимающим услуги, и тем, кто их оказывал в семье, взявшей студента на обеспечение, жил его ояката, а это накидывало на молодого человека очередную петлю долга.
В начале эпохи Мэйдзи количество выдаваемых ежегодно дипломов было довольно большим, хотя в то же время высоким был и уровень требований, предъявляемых образованному человеку. Некоторые студенты после окончания учебы, а иногда даже до ее завершения получали государственный пост. Кроме того, наиболее прилежных и успевающих учеников опекали их ояката.
Студенткам же найти жилье было гораздо проще, их охотно принимали семьи, особенно если девушки принадлежали к уважаемым кругам, а в большинстве случаев так оно и было. Деревенские девушки, добившиеся посещения высшей школы благодаря упорству и уму, но не имевшие средств, чтобы находиться на пансионе в семье, вынуждены были жить в «ночлежных домах для девушек», где часто размещались работницы соседних фабрик или мастерских. Кроме того, у них была возможность предлагать свои услуги по уходу за детьми, нанимаясь в богатые семьи, или же подрабатывать, выполняя разную мелкую женскую работу. Вначале студентки ходили на занятия, одеваясь в традиционное кимоно, но это оказалось малопрактичным, и вскоре, несмотря на некоторое общественное неодобрение, в их повседневную одежду проникла часть мужского костюма — хаксша, нечто вроде широких брюк, в которые они заправляли легкое кимоно. К 1885 году они стали носить европейскую одежду — эту моду ввели в Токио учительницы школ для девочек. Ученицы колледжей и преподавательницы университетов переняли это новое веяние, и вскоре в каждой школе появилась своя униформа, в большинстве случаев имитирующая униформу немецких студенток того времени и отличавшаяся только фуражкой с эмблемой школы, к которой принадлежала ее обладательница. Эта униформа стала традиционной и быстро проникла во все школы страны, сообщая ее обладательницам то, что называли «корпоративным духом», так что ученицы колледжей носят ее и по сей день.
