– Я завтракаю в том углу. – Альба кивает на столик у окна. – Составишь мне компанию?
Эта девчонка, с которой мы столько лет избегали встреч, хочет пообщаться. Хочет посмотреть, как я буду ковырять кашу, не в силах съесть ни грамма. Хочет насладиться моей недосмертью.
– Ладно, – вздыхаю я.
Мы усаживаемся друг напротив друга. Альба бодро разрывает пакет. Ее тарелка пустеет с неимоверной скоростью.
А я видеть не могу еду.
– Что, плохо? – Она наклоняется ко мне. – Три дня назад я была хуже, чем ты сейчас.
– У тебя тоже рецидив?
– Да.
Я пытаюсь понять, что прячется за доброжелательностью, – безрезультатно.
– Сейчас лучше. Надеюсь, пройдет. Хотя… Вдруг это только начало? – В ее голосе дребезжит паника.
Она напугана и жалуется той, кого ненавидит больше всех на свете.
– Почему? – щурюсь я.
– О чем ты?
– Почему мы за одним столиком? Зачем я тебе?
Она смеется. Ей тяжело говорить об этом. Так же, как и мне.
– Меня до сих пор бесит твоя прямолинейность, Шейра.
– И все же.
Прости, Альба, но ты не уйдешь от ответа.
Она стареет лет на двадцать. Улыбка меркнет.
– Мне кажется… Шейра, нам пора заканчивать молчаливую войну. Произошел несчастный случай.
– Как будто твои слова что-то изменят, – бросаю я холодно.
– Но ведь ты веришь, что он жив. Веришь же?
Да, да, он жив. Конечно, жив.
– Он бы дал о себе знать.
Я больше не притворяюсь, что ем. Вилка выскальзывает из пальцев.
– Зачем ты так, Шейра?..
Почему она общается со мной как с другом? Она не имеет права рыться в прошлом, ни на секунду не покидающем меня.
Не имеет права подбираться к запретной двери.
– Ты сошла с ума, Альба.
– Послушай. – Она поднимает руки. – Я вела себя глупо. Тела Ника нет. Утешители сказали, что травма вызвала необратимые процессы в организме. Его изолировали, потому что он стал опасен. Потому что стал… сущностью. Я не верила. Мы ведь даже не знали, где он. Но вдруг это правда?
Еще десять лет назад здоровым людям не разрешалось общаться с сущностями. Ради их же безопасности. Но потом закон отменили – слишком много невиновных начало седеть, и у этих невиновных были близкие и родные.
– Тогда почему Ник не позвонит? Почему? – напираю я. Откуда во мне столько жестокости?..
– Он думает, что я не верю.
Я впервые вижу ее такой старой. Бледная кожа, тысячи морщин и пустые глаза. От девятилетней девочки, с которой я играла днями напролет, не осталось и следа.
– Наивность убьет тебя, – шиплю я, вскакивая.
Сидеть рядом с Альбой невыносимо. Особенно сейчас, когда она простила меня.
Когда я ненавижу себя дважды.
Я, не оглядываясь, мчусь в уборную. Ряды душевых кабинок, точно зубы, выстроились вдоль стен. Я встаю под душ и поворачиваю кран. Ледяная вода впивается в кожу. Брызги мочат пижаму, висящую на двери, но я не уменьшаю напор в надежде смыть наш с Альбой разговор. Рьяно тру плечи, ноги, живот. Захлебываюсь. Кашляю. Слепну от слез.
На обратном пути проверяю индикатор – тускло-зеленый. Может, все налаживается?
В палате меня ждет Кир. Он развалился на кровати в обнимку с большой походной сумкой.
– Принес вещи. Зубную щетку, расческу…
– Спасибо, – выдыхаю я.
Мы молчим. Долго-долго. Кир не достает меня вопросами – лишь сочувствует опущенными глазами и слабыми кивками.
– Мы навестим Эллу. Обязательно, – произносит он, понимая, что я уже не разрыдаюсь от одного его слова. – Когда тебя выписывают?
– Я здесь не задержусь.
– Завтра квест, не забыла?
Квест?
Кир будто отдал мне ключ от комнаты с воспоминаниями. Как же давно я не думала о господине с черным пальцем!
– Вдруг он поможет Элле? Все-таки в письме шла речь о третьем блоке.
И о том, что мне это выгодно. Оскар намекал на мою болезнь. На мое стремительное обнуление.
– Я пойду на квест.
– Вряд ли тебя выпишут так быстро.
– И что?
– Сова, ты… Короче, можешь на меня положиться.
– Мы вроде не снимаем мыльную оперу, – усмехаюсь я.
Спустя час Кир уходит, а я отправляюсь на процедуры. Измерение кармы, обследование организма, лекарства… я выдерживаю с трудом, а когда возвращаюсь в палату, сразу засыпаю. Все равно, что уже обед. Мне по-прежнему противна белая каша. По-прежнему противна мысль встретить Альбу.
* * *
Сегодня мне впервые за долгое время не снились кошмары.
Я чувствую на себе пристальный взгляд. На кровати сидит Джон.
– Поешьте, – командует он и вертит в руках планшет. – Или вы хотите, чтобы мы вас лечили и от анорексии?
В столовой я делаю вид, что не замечаю Альбу. Во мне вновь просыпается злость.
Не прощай меня. Иначе я умру.
Сдерживая рвотные позывы, я запихиваю в себя кашу.
Но что, если Ник жив? Что, если я гнию… напрасно?
Я отодвигаю тарелку и выбегаю из столовой. Утешители не обращают внимания на нас, бледных и дрожащих. Я теряюсь в потоке больных и ищу то, что поможет мне убить надежду.
Моя палата, бесконечные лабиринты, вывески, планы здания – все искажается и искажает гостей. Мы в кривом зеркале. Нам не выбраться. Мы в параллельном мире с идеальными лампами, просвечивающими людей насквозь.
Надпись «Архив» я замечаю издалека. Сердце пропускает удар, будто собираясь сломать пару ребер.
Вот где хранятся истории болезней.
Толпа вдавливает меня туда, где убивают надежду. За столом работает незнакомый Утешитель, вдоль стен тянутся серверы и планшеты.
– Здравствуйте.
– Чего тебе? – Он осматривает меня с головы до ног.
– Вас Джон зовет.
– На кой черт? – недовольно бухтит мужчина. – Что за напасть! Золотце, ты это… Побудь здесь, лады? Замок барахлит… Если не откроется, Джон с меня семь шкур снимет. А технари как назло только завтра притащатся.
– Без проблем.
Утешитель уходит, а я бросаюсь к планшету. Ввожу в поисковик запрос на Ника Реймана. На экране появляются песочные часы. Я жду. Задыхаюсь, умираю от страха, но жду. Бойкие удары сердца отдаются в ушах.
Скоро я узнаю, что действительно совершила пятнадцать лет назад. И заслуживаю ли прощения.
