* * *
– Сова, доброе утречко! – Кир бесцеремонно забирает подушку.
Я нехотя поднимаюсь.
– Доброе утречко для сов наступает в час дня. Откуда ты?..
– Кое-кто страдает плохой памятью и забывает о предназначении дверных замков!
Я ковыляю к зеркалу. Кожа отдает синевой, дорожки сосудов оплетают лицо. Индикатор начинает попискивать, и мне не остается ничего другого, кроме как взять со стола флешку и «влить» в себя десять гигов кармы.
Кир тем временем падает на диван и укутывается в одеяло.
– Я тебя слушаю, Сова.
– У Ольви умерла мама, а Ник жив, – отвечаю я слишком спокойно, чтобы скрыть истерику. Затем сажусь рядом с Киром, прячу лицо в ладонях и рассказываю о случившемся.
– Что будешь делать? – спрашивает Кир, когда мои всхлипы затихают.
– То же, что и планировала. Вроде бы я должна радоваться, что Ник жив, да? – Я хватаю ртом воздух. – Но я так привыкла к тому, что виновата… Как вести себя с ним? С Альбой? О чем думать, чего бояться?
– А ты не думай. Тебя Элла ждет.
– Кир… – я упираюсь лбом в его плечо. – Мне очень стыдно, что Карину из-за нас уволили. Я отдам ей карточку.
– Ты с ума сошла? Вас поймают! Не смей!
– А как же…
– Она найдет работу, не сомневайся. А пока я о ней позабочусь.
– Спасибо, что пришел. И прости, что не показала те документы.
– Нет, ты права. – Кир горячо мотает головой. – Это – единственный шанс.
Он останавливает взгляд на моих волосах.
– Хм…
– Что?
– Да ничего…
– Что там?
Я снова подбегаю к зеркалу.
У меня первый седой волос.
Молодец, Шейра. Ты ближе к сестре на пару шажков. Правда, идешь не по той дороге.
– Сова, спокойно! – Кир в два счета оказывается рядом. – Волосинка, подумаешь! Все будет хорошо. Да мы с тобой таких пранков наснимаем!
Я заставляю себя улыбнуться.
– Да, ты прав. Я вернусь здоровой.
– Обещаешь?
– Конечно! – Я шутливо пихаю его в бок.
– Ну что, Сова… Это война! – Он накрывает голову одеялом и падает на меня. – Страдай, несчастная!
Вскоре, прижатая к полу и обездвиженная, я принимаю поражение.
– Один-ноль в мою пользу! – тоном диктора объявляет Кир. – Какой удар!
– Ладно, ладно, – кряхчу я. – Поздравляю. Только слезь с меня. Дышать тяжело.
– Опять твои намеки. Я вовсе не толстый.
– При чем здесь намеки?
В животе начинает урчать – я давно не ела. Отдышавшись, мы плетемся на кухню. Достаем из холодильника пакеты с кашей. Кир уплетает еду с небывалой скоростью.
– Слышишь, – чавкает он. – А что вы в походе есть будете?
– Возьму с собой.
– Не тяжело будет?
– А что ты предлагаешь?
– Например, себя.
Я давлюсь со смеху.
– Это, конечно, великодушно с твоей стороны, но…
– Сова, у тебя совсем крыша поехала?
– Нет, Кир, я не людоед.
– Вообще-то, я хотел предложить связные ящики. Присылал бы тебе еду, к примеру, раз в день. А ты бы по Сети говорила мне координаты. Надеюсь, вдоль дороги к третьему блоку Семерка догадалась установить почтовые точки.
– Без понятия, – хмыкаю я. – А если что-нибудь пойдет не так? Я же сгрызу своих коллег. И это будет на твоей совести.
– Поверь, Сова, совесть сбежала от меня сразу после того, как увидела мои бесстыжие глаза. Ну что? Согласна?
– Ладно, буду тебе писать. Мало ли что нам понадобится.
Посидев у меня еще немного, друг уходит, сетуя, что его ждет Карина, а мне нужно поспать. Я забираюсь в постель и погружаюсь в мир новых кошмаров.
Веселье, принесенное Киром, угасает с такой же скоростью, с какой нарастает тревога.
Потерпи, Элла. Я буду с тобой в любом случае. А сущностью или человеком – неважно.
Глория
Я изучаю отчеты и выкидываю старые документы. Клочки бумаги летят в мусорное ведро. Карл за своим столом паяет микросхемы. Мозг фонтанирует жуткими идеями – впору писать ужасы. А все из-за того, что Шейра не берет трубку.
Сегодня я набирала номер дочери раз десять, не меньше. Где ее носит? Работать она пошла… Наглая ложь. Ей чихать на мои предостережения и советы. Пранки ей подавай. Эгоцентричная дурочка.
– Что-то случилось, – бормочу я. – Она… о боги, она…
– Не накручивай себя, – перебивает меня муж. – Вдруг действительно работа?
– А Элла?
– Вот что я думаю… – запинается Карл. – Только не волнуйся. Я пролистаю списки обнулившихся.
– Что? – Он не в себе. Он просто не в себе. – Что ты такое говоришь?!
– Лучше убедиться, что Шейры и Эллы там нет.
– Да… – киваю я, стараясь задушить новый поток жутких догадок. – Ты, наверное, прав. Я позже им позвоню. Если не ответят, завтра спустимся в отделение сущностей.
Карл возвращается к микросхемам, а я никак не могу успокоиться. Папка-регистратор глядит удивленными прорезями и ждет, когда я облегчу ее ношу. Но ей придется потерпеть: мне не до бумажек. Готовясь заклевать меня, стервятники «а вдруг» расправляют крылья. Где мои девочки? Наткнулись на сущностей? Совершили что-то плохое? Поседели? Нет, они бы не обнулились. Они бы не поступили с нами так жестоко.
От мрачных мыслей меня отвлекает стук. В кабинет вбегает главный Утешитель отделения последней стадии – растрепанная и запыхавшаяся Рене. Что-то случилось. Или кто-то. Элла? Шейра? Карл сгребает микросхемы в ящик и спешит ко мне.
– Надеюсь… – осекается он, стискивая мои плечи.
– Среди Последних ваших дочерей нет. – Утешительница опирается на стол и прокашливается. – Я по другому вопросу. У нас гости. Родители моей пациентки.
– История болезни?
– Скинула вам на планшет.
– Ладно, почитаю. – Я активирую экран и проверяю почту.
– Ей семь, у нее планемия и проблемы с сердцем. Это все, что вам нужно знать, – закусывает губу Рене. – Есть вероятность, что обнуление она не выдержит. Но родители пообщались с Семеркой, и те одобрили.
– Наши исследования не окончены, – протестую я.
Утешительница чувствует мою неуверенность и с нажимом произносит:
– У нас нет выбора. Семерка подписала документы. Мне жаль. – Она потупляет взор и, пошатываясь, шагает к двери. – Хорошего дня. И, кстати, родители девочки уже здесь.
