– Дорогуша, ты спишь, что ли?
– Почти.
– Нашла чем заняться перед новосельем. Выспишься еще! Ха-ха.
Я морщусь. Левое плечо будто плавится: лучи протиснулись сквозь занавески и добрались до него. Солнце в зените и – неужели? – греет.
– Я устранил пару опечаток, – объясняет Ларс. – Компилятор не ругается.
– И вы готовы сделать это… сейчас?
Тише, сердце. Сбавь обороты. Ты пригодишься ей.
– А как же. Ты уверена?
Хло вытаскивает из шкафа коробку с красными кнопками.
– Да, – отрезаю я. – Начинайте.
Не бойся. Не вспоминай. Не плачь. Стисни зубы и будь благородной. Ты же хорошая девочка, правда, Альба?
Шейра
Наконец-то. Я не Последняя. Но – и не первая.
Ветер танцует с волосами. Запоздавшее тепло прожигает асфальт. Дома дымятся, шипят, как бекон на сковороде. Люди рассыпаются горькими приправами.
Я попросила Джона отправить мои вещи по связному ящику и теперь мчусь к Оскару. Кабиной. На одиночном сиденье. Я отвыкла от невесомости в животе и щемящей беззащитности. Ездить по земле не так… завораживающе. Я рада вернуться туда, где два шага в секунду – предельная скорость.
Мимо проплывает мой небоскреб. Там жила не я. Та Шейра была в тысячу раз счастливее. В миллион – несчастнее. Она не представляла, как нежно трепещет комок под ребрами и как страшно щелкает клавиатура.
Она боялась.
И вновь остановки, кабины, раскаленные дома – в перемотке. Вдали вырастает здание старого офиса. Оно по-прежнему уродует наш город. Черная клякса, въевшаяся в землю и пропитавшая ее гнилью. Скорее всего, после переезда Оскара в третий блок Семерка построит здесь очередную высотку. Жаль. Я хочу помнить о жизни до, а офис – единственное, что уцелело с тех пор.
Не стучусь – вламываюсь в зал, припудренный пылью, загримированный мхом. Оскара нет. Горы бумаг, стулья, поломанные серверы сереют во мгле, будто вот-вот нырнут в машину времени за хозяином.
Чертыхаюсь. Не успела.
– Здесь кто-нибудь есть?
Не. Успела.
Борюсь со слезами и собираюсь уходить, но внезапно тишину разбивают уличный шум и скрип половиц.
– Добрый день, солнышко.
Слезы, мурашки, дрожь в пальцах – все смешивается в один коктейль. Оскар прежний. Ни белых зрачков, ни гематом. Но какая разница, если Атлантиды больше нет и не будет? Он сражался за нее, а она подарила ему лишь синяки под глазами, болезненную бледность и парочку новых морщин.
– Гуляли?
– Да.
– Я… Меня выписали, вот я и решила…
– Хорошо решила, Шейра. Хорошо. Я сам собирался тебя найти.
Оскар отодвигает скрипучую половицу. В маленьком углублении прячется шкатулка. Он открывает ее и вдыхает – отчаянно глубоко, словно в последний раз. Словно перед прыжком в воду.
Наши истории разные, но… нам одинаково больно. Патология «нечаянно». Неизлечимая.
Я стараюсь не мешать, но не сдерживаюсь и заглядываю. Внутри скрывается шарик. Мне незачем читать письмо, лежащее рядом, чтобы понять, кто хранится на флешке.
Ларс починил ее. Лучше любого Утешителя.
– Надеюсь, у нее будут черные кудри и звонкий смех, – хрипит Оскар. – И коллекция ретроавтомобилей.
– Я тоже.
Он прикасается к шарику тыльной стороной ладони. Губами. Щекой. Нет, ему не шестьдесят. Ему три раза по двадцать, и сегодня отсчет начнется заново.
– Отнеси ее Ларсу. – Оскар захлопывает шкатулку, точно боится, что она уменьшит его до размеров кораблика из тетрадного листа и кинет в реку.
– Но он подарил ее вам.
– Линда не моя. Она свободна.
– А как же вы?
– Ты знаешь, что никак.
За бессмысленными фразами кроется что-то важное. Я стучусь в запретную комнату, но мне не отвечают. Должно быть, я набиваю не тот ритм.
– Они нашли ошибку, – меняю я тему.
«Что-то» заставляет меня трястись всем телом.
– Я в курсе. – Порывшись в столе, Оскар извлекает планшет Ника. – Его тоже отнеси.
– Вы считаете…
Он же программировал себя. Он искал пути отступления. Осталось дописать его. Так легко. Так недосягаемо легко. Я встречусь с ним. Через сорок, пятьдесят, восемьдесят лет. Девушкой, женщиной, седой старушкой – неважно. Мы найдем друг друга.
– Но он не успел. Многое не успел, – предупреждает Оскар. – В его душе провалы. Даже Линда была целее. Сможет ли Ларс…
– Хотя бы попробует, – перебиваю я. Не крадите мою надежду. – Спасибо.
– Попытайся, девочка. – «Что-то» просится наружу. Искажает черты лица, растягивает кожу, вылупляется из увядающего тела.
Оскар ускользает от меня вместе с серверами, стульями и всем, что застряло здесь, в глотке города. Машина времени заждалась.
– Какие люди, – цокает кто-то мне в лопатки. – Неужели вылечилась?
Я отпрыгиваю. Обладатель голоса нарисовал меня заново. Неумело, вверх ногами, разобранной до основания. Такер плохой художник. Такер хороший дирижер.
Теперь я знаю, кто его тень. Вся жизнь Оскара и он сам сжались до этого угловатого силуэта.
– Тебе пора, Шейра, – цедит гость из прошлого. – Отдай Ларсу Линду и Ника. И… – Он сует мне в карман ключи от хот-рода. – Пусть Кир ездит, когда захочет.
– Да… Хорошо, – выдавливаю я. – Мне жаль.
Странная фраза для сотни смертей.
Я шагаю за порог. Трасса разлагается на солнце. Полуденный свет слепит, злится, что его не пускают к черной кляксе. Уж у него-то есть корректор. Уж он-то выведет пятно.
Я захлопываю дверь, но не двигаюсь с места. «Что-то» зовет меня, хватает за локоть и толкает к замочной скважине. Шелест листвы и цокот чьих-то каблуков сплетаются с яростными восклицаниями:
– Здесь нельзя! Нельзя! Да что я тебе объясняю! Людям запрещено слышать это! – разоряется Такер.
Я вижу лишь маленький участок зала: силуэт того, кто ошибся в тысячный раз, его дирижера, шляпу на столе, гору бумаг.
– Мой дом на отшибе. До ближайших многоэтажек идти и идти, – отвечает Оскар. – Пожалуйста, Такер. Пожалуйста.
– Закон не позволяет…
– Не смеши. Кем бы ты был без меня?
– Кем бы ты был без меня? – гаркает ищейка.
– В этом доме все началось. Пусть и закончится здесь же.
– Ладно. Здесь так здесь, – сдается тот.
А потом появляется «что-то». Пистолет срастается с пальцами Такера.
