Я замолчал.
Мсье Лоуп охватил ручищей мою шею и притянул к себе, уперся горячим лбом в мой лоб. И так мы сидели некоторое время.
Потом еще выпили.
Я сказал, что ненавижу Россию. Я мечтал забыть ее. И мечта моя осуществилась. Я не хочу иметь с ней ничего общего. В ней человек — ничто, пыль. Кровавый плевок в пыль — вот что такое афганские жертвы.
Мсье Лоуп тоже что-то бормотал. Может, и он ненавидел Францию.
Мы выпили еще.
И я сказал, что пойду к этой… как ее… в гости. Мадемуазель меня заждалась! И я встал, шатаясь. Мсье Лоуп вытянул вперед руку и указательным пальцем поводил из стороны в сторону, как «дворником», смывающим дождь с лобового стекла. И я сел. Черт. Мсье Лоуп махнул мне, и мы снова поплелись в ту комнату. Он снял со стены ружье, самое старинное, по-моему, чуть ли не кремневое. Потом он достал деревянную коробку и вынул оттуда колбочку с черным порохом и насыпал его в ружье, в ствол, а после этого достал пулю, показал ее мне и загнал шопмполом в ствол. Затем он закрепил кусочек камня, наверное, кремня, в курке, насыпал черного пороху на пороховую полочку ружья и кивнул мне. Мы вышли на крошечный балкончик. Мсье Лоуп протянул ружье мне. Но я наотрез отказался. Нет! Я никогда не буду стрелять больше. Никогда и никуда. Он свирепо смотрел на меня налившимися кровью глазами.
— Жё нё пё па… Никак не могу… Я начал новую жизнь. Может, здесь я стану врачом. Все. Баста. Жамэ дё ла ви… Ни в коем случае. Все.
И тогда мсье Лоуп попытался забрать у меня ружье, но тут на балкончик выбежала разъяренная мадам Ивет… Привет, Ивет… Она перехватила ружье, изрыгая французские проклятья, и унесла его. Мсье Лоуп повесил голову. Он глубоко задумался. Я достал трубочку, кисет и выронил все. Пришлось спускаться. В гостиной я столкнулся с ненавидящим взглядом мадам Ивет. Я попытался любезно улыбнуться и забормотал выученное:
— Экскюзэ муа, мэ жё нё пё па…
То есть нет. Надо только первую часть, что будет означать: извините. А вторая часть означает… что она означает?.. Черт… Меня слегка тошнило. Я вышел и принялся шарить в траве под балкончиком. Ко мне присоединились обе кошки, они, мурлыча, ходили рядом, видимо, я им нравился даже пьяный. Кисет я нашел, а трубочку никак не мог отыскать. И тут сверху донесся мощный храп. Мсье Лоуп отрубился на балкончике. А я продолжал ползать, пачкая в зелени мои нарядные брючки. Наконец меня окликнули. Я оглянулся. Это была мадам Ивет. Суровая мадам Ивет. Она что-то говорила, потом подошла и схватилась за мое плечо. Я встал с карачек. И она потащила меня за собой, завела в гостиную, из нее в маленькую комнатку с кушеткой, цветами… И все. Очнулся я под утро. И сразу вспомнил ту девочку, Анастазью. Мне и почудилось, что она снова швырнула свой мячик — бам! Я и проснулся… В руках было пусто. Зато в голове и брюхе густо и отвратительно. Дико озираясь, я приподнялся и снова рухнул. Нет, надо было собрать волю в кулак. Я вышел и начал плутать в поисках гальюна. Оказался в гостиной. Еще немного и наблюю в камин. Я ринулся к двери, выскочил на улицу и опрометью кинулся по лужайке к оградке позади дома, перемахнул через нее, вбежал в лес и сунулся рылом в какие-то кусты.
Утираясь мхом, я озирался. Меня вывернуло наизнанку. Зато сразу полегчало. Я помочился на ствол каштана. Было пасмурно, холодно. И это бодрило. Так. Так. Так. Я пожалел, что не прихватил плащ, кепку. Тогда можно было бы пойти пешком в Париж. Не попрощавшись. А что? Тут пятьдесят километров. День пути. Пусть и ночь захвачу. Поймаю попутку.
Но… как же художница? Итальянка? Да, Виттория?.. Да какая Виттория. Не попрусь же я к ней с бодуна. А где пережидать еще сутки?
С этой идеей бегства я и вернулся в дом садовника. Стоял посреди гостиной, озирался. Где же мой плащ?
И тут послышались шаги. Я замер. В гостиной появилась мадам Ивет в халате.
— Бонжур, — поздоровался я, чувствуя себя инопланетянином.
Она невнятно ответила и пальцем поманила меня за собой. Вскоре мы оказались у двери. Она ткнула пальцем в дверь, а потом показала и на другую дверь и ушла. Я открыл первую дверь. Это был гальюн. За второй — душевая. Умывшись и нахлебавшись ледяной водопроводной воды, я немного пришел в себя. Поразмышляв, снова лег и уснул. Проснувшись, обнаружил на столике стакан с вином. Сразу, конечно, осушил.
В гостиную я явился в полдень. Там было пусто. Я походил, озираясь. Никого. Я громко откашлялся. Вышел на улицу. Свежо, пасмурно. И никого. Я обошел вокруг дома. Вернулся в дом. Решил подняться в ту комнату. И там увидел мсье Лоупа. Он лежал на шкурах, укрытый одеялом. Под головой была подушка. Рядом тазик, глиняный кувшин, полотенце, таблетки, какие-то микстуры во флакончиках, стакан, графин. Он улыбнулся мне и помахал здоровенной ручищей. Но голову от подушки не смог оторвать. Так и лежал, страдальчески улыбаясь, морщась. На мгновение я почувствовал себя победителем, но тут же устыдился. Нашел, с кем соперничать. И, главное, в чем. Я откашлялся и, поздоровавшись, сказал, что хочу уехать в Париж. Он кивнул. Еще я спросил, нет ли у него телефона? Он кивнул и хрипло что-то сказал. Потом громко позвал свою Ивет. Ответа не последовало. Лицо его приняло жалкое выражение, брови сложились домиком. Он снова заговорил. Телефон был где-то внизу. Прежде чем я ушел, он снова заговорил и сделал жест рукой, означающий еду и выпивку, мол, поешь. Как будто я мог. Спустившись, я внимательнее огляделся в гостиной и увидел телефон. Он стоял на книжной полке среди потрепанных книжек с картинками на обложках, по которым можно было понять, что это бульварные романы. Плащ мой висел на вешалке. Я вынул записную книжку, нашел номер Калерии Степановны и позвонил. Она тут же ответила и обрушила на меня свой гнев, свою радость, свою обиду, — все. Я рассыпался в извинениях. Да, надо было позвонить, но… где я нахожусь? Да в этой деревне.
— Ждите меня, я сейчас приеду! — воскликнула Калерия Степановна.
Но ждать больше я не мог. Надел плащ, взял кепку и, вертя ее в руках, снова взошел к «алжирцу». Сказал, что уезжаю. Он протянул мне свою ручищу и я, шагнув к нему и склонившись, пожал ее.
Я вышел. А кремневое ружье так и не выстрелило вопреки Чехову-то.
Выстрелило оно позже.
Взглянув на букет чуть привявших все-таки роз посреди стола, я ушел. Мне предстояло пройти через всю деревню. Не хотелось бы столкнуться с Витторией. Можно, наверное, было обойти деревню по лесным тропкам, но я все-таки зашагал по дороге, надеясь снова увидеть ту девочку, бросавшую мяч во сне и наяву.
Она напоминала мне афганскую девочку из моего повторяющегося сна… Меня донимает один и тот же сон, связанный с очередным эпизодом моей службы…
И напоминает другую девочку, которой никогда не было, но мы о ней говорили с Наташей. Это была наша будущая дочь. Почему-то Наташа была уверена, что первой родится дочь. Потом сын. Но нам все никак не везло…
Я прошел через всю деревню, так никого и не встретив и не увидев той девочки на лужайке. А сенбернар лежал монументом посреди травы, опустив башку на лапы. Неподалеку валялся и разноцветный мячик.
