— Просто Мира, — эхом повторяет Терон, глядя на меня через разделяющее нас короткое пространство. Затем решительно кивает. — У нас все будет хорошо. У нас с тобой.
Я не могу ничего ответить. Отворачиваю лицо и прикрываю глаза, борясь с поднявшейся в душе холодной бурей. Тем временем все вокруг рушится.
— Неужели ты не хочешь чего-то большего, чем это? — тихо спрашиваю я, возвращая взгляд к нему.
Расслабленный и спокойный, Терон явно напрягается от моего вопроса. Его губы раскрываются, и ответ, слетающий с них, настолько созвучен проносящимся в моей голове мыслям, что на секунду мне чудится, будто я сама произнесла его вслух:
— Каждый день моей жизни.
12
Чтобы высвободиться из платья, мне приходится обратиться за помощью сразу к обеим служанкам. И когда Розе и Моне наконец удается меня раздеть, я, вместо того чтобы смиренно принять еще одну ночную сорочку и забраться в постель, требую у них возвращения своей украденной одежды и похищенного шакрама. После доброго десятка минут увещеваний, что такую одежду непотребно носить леди, и моих уверений, что лучше бы им подчиниться, так как я их будущая королева, они смягчаются и возвращают мне мои вещи.
— Ну, по крайней мере, мы их постирали, — замечает Роза, протягивая мне рубашку.
Ткань действительно белая и чистая, а не коричневая и заскорузлая.
— А о нем я попросила позаботиться охранников, — вручает мне Мона шакрам. — Его наточили.
Обожаю Мону! Служанки уходят, и я одеваюсь в свою несравненно более удобную одежду. Лазурит оказывается в кармане раньше, чем я понимаю, что он мне не нужен, ведь Мэзер поступил со мной просто отвратительно. Я устраиваю шакрам на его почетном месте — у себя между лопаток — и стремглав бегу от двери к балкону. Всего через пару мгновений хватаюсь за белую занавеску и перепрыгиваю через балконные перила. Я уповаю на то, что занавеска выдержит мой вес и не порвется.
Где-то между моим полетом и приземлением, грозящим мне сломанной ногой, занавеска натягивается и несет меня обратно к дворцовой стене. Я чувствую привычное возбуждение — то же самое я ощущала во время миссии в Лайнии. Несущийся по венам поток энергии обостряет зрение и проясняет сознание. Я отпускаю занавеску и хватаюсь за выступ над балконом. Можно было бы выбраться из комнаты и без акробатических трюков, но разве я могла лишить себя веселья?
В несколько легких прыжков я достигаю крыши. Она сделана из той же изогнутой черепицы, что и остальные крыши Битая, но только не имеет крутого наклона. Кровля плоская, и по ней спокойно можно идти. Весьма удобно для дозорных в военные времена… и для неугомонной будущей королевы, пожелавшей лучше изучить новый дом. Я невольно морщу нос. Это не мой дом. Я никогда не видела свой настоящий дом, но теперь должна довольствоваться заменой и быть благодарной. Большинство винтерианцев зовут сейчас своим домом рабочие лагеря Спринга. Однако я не чувствую ничего, кроме разочарования.
Я несусь по крыше. Дворец огромен, крылья его расходятся в стороны на каждом перекрестке, на небо смотрят встречающиеся то тут, то там стеклянные купола. Но меня тянет к возвышающейся в самом северном крыле башне. Она пуста и покрыта пылью — наглядное доказательство того, что Битай годы не видел войны. Этой башней давно не пользовались. Я перелезаю через перила и отбрасываю ногой перевернутый стол. Ну хоть что-то Ноум не содержит тут в кристальной чистоте. Понимаю, почему они построили башню именно здесь. С нее открывается вид во все стороны — на город и раскинувшееся внизу королевство. На востоке спит под чистым небом и полумесяцем Битай. На западе простираются, уходя за горизонт, сады и поля — темно-зеленые в неясном свете луны.
Я впиваюсь пальцами в перила. На юге находятся королевства Сезонов. Жестокий и кровавый Спринг и снежно-ледяной Винтер с его вечными холодами и королевой, преследующей меня во снах с беглецами и крохой Мэзером.
Мне кажется, я вот-вот взорвусь: внутри все пылает, жжет, душит. Я ненавижу Мэзера за его заботу; за то, что позволил думать, будто я ему тоже нравлюсь; за то, что зародил во мне искру надежды, подарив лазурит и поцелуй в щеку. Ведь мы оба прекрасно знали: мы не будем вместе.
Сзади слышатся чьи-то шаги. Я вмиг выдергиваю из-за спины шакрам и нацеливаю его в стоящую за мной тень. Генерал.
— А у вас железные нервы. — Мои пальцы напрягаются на оружии.
Генерал выходит из-за угла башни, на которую только что взобрался.
— Я не мог допустить, чтобы этот день закончился, а ты бы так и не узнала правды.
Я смеюсь.
— День уже закончился, так что вы слегка припозднились.
Генерал бросается вперед, вырывает из моей руки шакрам и кидает на пол. Прежде чем я успеваю дать ему отпор, он разворачивает меня к югу и опускает тяжелую ладонь на мой затылок.
— Во имя холодов, — говорит он, — ты никогда не видела Винтера. Как близко ты подходила к нему? Ты была в самых удаленных от Спринга городах, на которых отразилось падение нашего королевства, но ты никогда не видела винтерианцев в рабочих лагерях. Не видела, как Ангра их уводил, не смотрела им в глаза, когда они осознавали, что Ангра будет использовать их до самой их смерти. Не смей вести себя со мной так, будто знаешь, что стоит на кону. Ты ничего не знаешь, Мира. Мне очень жаль, что тебе тяжело принять этот брак, но ты выйдешь замуж. Ты хотела послужить Винтеру? Настало для этого время. Винтер сейчас нуждается в тебе.
Я бью локтем Генералу в живот и смахиваю его ладонь со своего затылка. Он, кашляя, отступает. На его лице отражается изумление.
— Нет. Вы не будете читать мне нотации. Это не урок, который нужно вдолбить в мою голову, и мы не в нашей учебной палатке. Это моя жизнь! И вы понимаете, как ужасно поступаете со мной! Я ничего не знаю? Так почему вы мне ничего не расскажете? Почему Мэзер не расскажет мне все сам, вместо того чтобы посылать вас сделать это за него?
Генерал некоторое время смотрит на меня молча, растеряв боевой пыл. Его глаза странно блестят, волосы тусклые. Он медленно сутулится и никнет, словно его слишком часто било о скалы. А ведь когда-то он сам был нашей скалой. Я зарываюсь пальцами в волосы, и у меня вырывается стон. Где-то в глубине моей души все еще прячется ребенок, плачущий при виде печального Генерала.
— Что случилось, Уильям?
Однажды он меня обнял. Мне было шесть. Я была еще мала, поэтому спала в палатке с Генералом и Элисон. Я проснулась ночью от собственного крика. Вся в поту, я так громко и горько рыдала, что потом у меня долго болела голова. Генерал мгновенно оказался рядом, настороженный и ищущий врага.
— Я видела их, — проскулила я.
— Кого? — Он был так встревожен — глаза расширены, брови сдвинуты, — будто ожидал, что в любую секунду из теней выпрыгнет солдат Спринга.
— Моих… — я не могла этого произнести: маму, отца.
На самом деле в своем сне я видела не их, а тех, кого создал по моим представлениям мой собственный разум. Двух любящих людей, зарезанных на улице, и выпавшего из их рук ребенка, которого потом подобрал Генерал. Однако в моем сне они горели. Они кричали в охваченном огнем здании, в то время как Ангра стоял снаружи — чудовище, а не человек, сжимающее в руке посох. Свой накопитель. Оранжево-красные языки огня ползли вверх и вниз по эбеновой поверхности посоха, стелились по земле и подпитывали пламя, пожирающее дом. Я кричала позади него, чтобы он остановился. Ангра повернулся ко мне.
