– Рука принцессы и голова дракона. Пасьянс сошелся, – вздохнул Фей, умиляясь картинке. Но больше всего его радовала паника, царившая за кадром этой трогательной сцены. Роскошно одетый народ спешно эвакуировался. Вот примерно так я представляла себе панику на «Титанике», а не оркестр и «давайте еще посидим немного на дорожку, выпьем чего-нибудь».
– Интересно, а если дракон сам предоставил свою голову, он считается королем? – громко поинтересовался Фей.
Дверь закрылась, отрезая ушлым придворным пути к отступлению.
– Считается? – повторил Фей, пока дракон смотрел на девочку.
– Да! Конечно! Только дверь откройте! Умоляем! – орала толпа, явно паникуя.
– У нового монарха приемные дни каждый день! Приходите, не стесняйтесь! – рассмеялся Фей. – Он всегда рад вас… как бы так сказать… эм… видеть.
– Тронный зал маленький, – заметил дракон, глядя себе за спину. – Развернуться негде! Ничего, как-нибудь помещусь… Посмотрите, я никого там хвостом не… Ой, как неловко получилось… Я кого-то придавил… Какая жалость…
Принцесса опять утерла кулачком слезы. Дракон зевнул, обнажая страшную пасть.
– Надеюсь, мы золото отбирать у дракона не будем? – спросила я, глядя на Фея.
– А зачем? Здесь казна пустая. А тут дракон со своими финансами будет экономику поднимать. И животноводство. Для него это шкурный интерес. Он говядину любит… – усмехнулся крестный. – А лет через… эм… шесть, семь… мы, возможно, еще на свадьбу приедем. Фея сказала, что если принцесса полюбит дракона, согласится стать его супругой, то тогда заклинание будет снято. Ах да, лирика лирикой… Дракон, подписывай документ о том, что с этого дня ваше государство – часть земель принца. Ты – официальный опекун и регент маленькой принцессы и отвечаешь за нее головой!
– Эм… – заметил дракон. – Я не знаю, как подписать документ. Принцесса, а ты можешь подписать его за меня?
Принцесса взяла из рук Фея перо, задумчиво посмотрела на меня.
– То есть теперь мое королевство – часть твоего? – спросила она, морща лобик. – Ладно, я сейчас подпишу. Но только отвернитесь…
– Мне тоже отворачиваться? – с тоской заметил дракон, которому и так было слегка тесновато.
– Нет, ты можешь смотреть! – заметила девочка, что-то усиленно выводя на бумаге.
«Принцесса и Дракон» – гласила подпись. А рядом детские каракули: изображение корявой девочки и большого-пребольшого дракона с кляксой на хвосте.
– Плохо, – вздохнул дракон. – Очень плохо. Слово «принцесса» пишется с двумя буквами «с». Ничего, мы это быстро исправим.
– Но рисунок тебе понравился? – спросила девочка, смущаясь.
– Прекрасный рисунок, – усмехнулся дракон. – Я вот только не знаю, как буду отсюда выползать… Ладно, что-нибудь придумаем.
* * *
– Не щекоти ногу хвостом! Я щекотки боюсь! – взвизгнула я, пряча ногу под одеяло и перечитывая акт сверки между Белоснежкой и гномами. – И не отвлекай. Я тут акт сверки составляю!
– Мышка, с учетом всего произошедшего ты написала неправильно. Со стороны гномов нужно писать: «Никто никому ничего… не дожил…» – усмехнулся Фей, запуская хвост под одеяло в поисках моей босой ноги.
– Нет, гномы все-таки сволочи, но убивать их не надо… – заметила я, покусывая перо и дописывая акт. – Они хотели спасти мир от дракона…
Одеяло с меня стащили и бросили его на «необитаемую» сторону кровати.
– Мышка, это я тебя так кушал или гномы тебя приложили? – подозрительным тоном поинтересовался крестный, глядя на мою поцарапанную коленку.
– Это я о крышку гроба, – соврала я, чтобы подарить гномам еще пару часов жизни, зная, что котик очень быстр на расправу. – Слушай, а расскажи еще про маму и папу? Они действительно любили друг друга?
– Если он всю жизнь называл ее «мой любимый ингредиент», а она его – «мой волшебник», то я так понимаю, да. Папа сделал маме предложение, а она рассказала ему, кто она. И тогда они отправились знакомиться с родственниками, которых папа сразу разделил на две кучки. Первая: «Ой! Мы так за вас рады! Какое счастье! Совет да любовь!» Вторая – холодные, неподвижные и молчаливые, – ядовито улыбнулся Фей.
Я с улыбкой подумала, что красотой мой котик наверняка пошел в маму, ну а в отца? В отца – талантом! И, судя по всему, характером. Осталось выяснить, был ли у папы хвостик?
– Котик, а можешь… – Я смутилась. – В аптеку смотаться… И купить… Эм… Просто я переживаю… Нервничаю… Успокоительное… Да! Коробочку с полосочками успокоительного. На всякий случай…
Через полчаса мне со смехом высыпали кучку «успокоительного». Через пять минут за свежевставленной дверью раздался саркастичный голос.
– Ну как? Я уже имена придумываю… Тебе какая буква больше нравится?
– Подожди, я только инструкцию читаю, – захныкала я, заметно нервничая и вникая во все детали.
– Мышка, расслабься, – рассмеялся Фей, поскребя дверь когтями. – Я просто с тебя умираю. Как маленькая девочка. Чуть что, сразу проверять! Мышка, я тебе полосочек сколько надо нарисую. У меня даже маркер красный есть.
– Да нет, все нормально… – со вздохом облегчения выдала я, понимая, что рано, конечно, очень рано, но кто виноват, что я такая мнительная.
– А так? – раздался гаденький голос, давясь от смеха. Я услышала щелчок пальцами. – Так тебе больше нравится? Две лучше, чем одна? Но три лучше, чем две… А как насчет четырех? Посмотри, там поместится пять?
Я вышла, обиженно глядя на Фея, сжимая полосатый, как кошачий хвост, индикатор семейного положения.
– Мышка, поверь мне, я первым узнаю. Ты даже еще догадываться не будешь, а я уже буду в курсе. Я прямо представляю мою округлившуюся Мышку в кружевном платье, с ленточкой на высокой талии… А, черт! – вздохнул Фей, отбирая у меня коробочку, бросая ее на пол и обнимая меня за талию. – Слишком реалистично представил.
Глава двадцать шестая
Эталонша красоты и свет мой, зеркальце, заткнись!
Белоснежка несколько раз перечитала письма с «глубочайшими извинениями». Гномы уверяли ее в «искренней дружбе», просили «простить их за необдуманные письма, написанные сгоряча», горячо клялись, что такое больше не повторится, и всячески посыпали голову пеплом.
– Странно, обычно они писали небрежно, а здесь все буквы такие ровные, красивые! – удивилась Белоснежка, сравнивая почерки. – Раньше они писали одно письмо на всех, а тут семь одинаковых…
– Каждый решил лично попросить прощения, – кротко заметил Фей. – В порыве единодушия.
Ага, единодушия! Когда мы пришли к гномам снова, на их лицах было такое уныние, что я на всякий случай их пересчитала. Шесть? Как шесть? Где седьмой?
– Не выдержал! – буркнул гном в синем, пряча глаза. Мне стало как-то не по себе.
