Рыбацкая шхуна… Отчаянно глотая воздух, я пойманной рыбой распростерся на палубе. Какой-то человек, склонившись над мной, заговорил по-итальянски. Однако в центре внимания был не я, а что-то за бортом. Двое других рыбаков суетились на корме, выстреливая пулеметные очереди слов. Третий бросил меня и побежал туда же. Я лежал, прислушивался к их возгласам и с горечью убеждался в том, что сейчас они спасают Мартина Коксона.
Его тень нависла над палубой. Еще мгновение — и он, без сознания, свалился рядом со мной. Товарищ по несчастью. Славные итальянские рыбаки совершили богоугодное дело. Видя, что я пошевелился, они обрушили на меня шквал вопросов. В конце концов я понял: их интересует, не было ли в затонувшей лодке еще кого-нибудь. Я помотал головой. Они успокоились и, оставив меня самостоятельно приходить в себя, занялись Мартином.
Он совершенно выбился из сил и начал синеть. Какую-то долю секунды мне казалось, что дело сделано и постороннее вмешательство уже ничего не изменит. Однако один рыбак владел техникой искусственного дыхания, так что через пять минут Мартин начал приходить в чувство. Другой рыбак юркнул в маленький кубрик и вернулся с двумя стаканами и фляжкой ”Кьянти”. Мартин еще не мог сделать ни глотка, я же одолел свой стакан и почувствовал себя лучше — в физическом смысле.
Маленький толстенький итальянец — кажется, он был здесь главным — присел рядом с нами на корточки и задал вопрос на родном языке. Я беспомощно покачал головой. Тогда он немного подумал, а затем показал пальцем на себя и на шхуну и произнес:
— Салерно.
Я кивком дал знать, что понял. Он ткнул пальцем в мою сторону.
— Капри?
Я заколебался. Мартину постепенно становилось лучше. Нам рано возвращаться на остров. Дело должно быть доведено до конца. Коротышка сделал еще одну попытку:
— Сорренто?
Меня вдруг осенило.
— Амальфи.
Он расплылся в широкой улыбке, демонстрируя золотые коронки и, как ребенок, радуясь тому, что, во-первых, мы поняли друг друга, а во-вторых, нам оказалось по пути. Он окликнул рулевого, и они пустились в жизнерадостную дискуссию — насколько я понял, пытались определить, чья шлюпка стала жертвой нашей нерасторопности.
Ко мне быстро возвращались силы, и так же быстро под палящими лучами сохли рубашка и брюки. Под Коксоном растеклась темная, похожая на кровь, лужа; от его сандалет шел пар. Он полулежал неподалеку от меня, но я не видел его лица. А неплохо бы взглянуть. И вдруг я услышал его голос — он немного владел итальянским.
Странное чувство. Вы провели с человеком достаточно времени, чтобы почти подружиться, и вдруг пытаетесь убить его. Вас постигает неудача, и вот вы снова должны посмотреть друг другу в глаза. В моей жизни не было прецедента, от которого можно было бы оттолкнуться, а время эвфемизмов ушло без возврата. Шпаги наголо. Вас окружает атмосфера ненависти. Вражда никуда не делась: слишком глубоки ее корни. Даже если бы я был готов простить его прошлую вину, будущее властно напоминало о себе. И, если бы между нами не стоял Гревил, ничего не изменилось бы, потому что оставалась Леони. Он, несомненно, чувствовал то же самое.
Я был уверен: он чувствует то же самое. Но вот он повернулся ко мне лицом, и моя уверенность испарилась.
Глава XIX
— Я хочу… — с трудом вымолвил Мартин, — поговорить с вами.
Я придвинулся поближе, чтобы лучше его видеть. У него были губы цвета оконной замазки.
— Собираясь кого-то убить… — продолжал он, — не делайте ошибки… не деритесь по всем правилам.
— Не беспокойтесь, у меня еще все впереди.
Он вытер рот тыльной стороной ладони. Рядом сидели на корточках двое итальянских рыбаков, но они явно не кумекали по-английски.
— Впереди, — повторил Мартин. — Может быть… но сейчас… прежде чем вы предпримете новую попытку… расскажу вам кое-что… если уж у вас такая мания — знать…
— Я и так знаю достаточно.
— Но еще не все, — он проглотил комок и с минуту лежал молча. Потом поерзал, пытаясь приподняться. Один из итальянцев пришел на помощь. Мартин кивнул ему и двумя растопыренными пальцами отбросил прядь со лба. — Я как раз намеревался объяснить вам перед тем, как вы затопили лодку. Хотел выбить у вас из головы кое-какие неверные представления… о нас с Гревилом. Вы считаете, что я его использовал? Да. Думаете, я его предал? Так оно и было. Но, если вы пришли к выводу, что он для меня ничего не значил, вы очень ошибаетесь. Я любил его, идиот вы этакий, больше, чем кого-либо другого за всю свою жизнь, — разумеется, если говорить о мужчинах. Надеюсь, вы не заподозрите меня в гомосексуализме?
Мартин закрыл глаза. Маленький шкипер с лучезарной улыбкой проследовал мимо нас. Он так гордился, словно вытащил рекордный улов.
— К чему вы клоните? — резко спросил я.
— А вот к чему. Мы сошлись, Гревил и я, и в течение двух месяцев парились вместе в той душегубке. Единственные белые люди на всю округу. Сначала меня вынудили обстоятельства: это был единственный шанс вывезти опиум. Но потом я оценил его общество. Мы проводили дни в трудах, а вечера и ночи — в дискуссиях. Начав с ”питекантропус эректус”, мы дошли до принципов бытия и внутренних движущих сил — не только в духе Аристотеля. Понимаете, что я хочу сказать?
— Возможно, я бы понял, если бы мог хоть чуточку верить вам.
Он какое-то время молчал — может быть, даже не расслышал мою реплику.
— Он был самой яркой личностью из всех, кого я знал. Не таким, как все. И мозг у него был устроен иначе, нежели у других людей. Адски умен. Мы вели беседы — вечер за вечером, ночь за ночью — обо всем сущем. Оттачивали умы. Поднимали планку на такую высоту, о существовании которой я даже не подозревал. Может быть, и он тоже. Вам наверняка знакомо чувство наслаждения, получаемое от высшей математики, когда покоряешь одну вершину за другой. Вам известен азарт, когда гоняешься за чем-то неохватным…
Над нашими головами захлопали паруса; заскрипели доски. Мы приближались к материку.
— С тех пор мне постоянно этого не хватает. Конечно, между нами случались и размолвки. Мы слишком по-разному смотрели на вещи. Но противника можно уважать. Борьба тоже сплачивает. Чем сильнее нанесенный вам удар, тем больше ценишь силу и ловкость соперника. В бою рождается почти интимное чувство. Даже не соглашаясь с его взглядами, нельзя было не восхищаться им самим, его убежденностью. Он был абсолютно лишен своекорыстия. Абсолютно неподкупен.
— Вы так высоко его ценили, что предали, заманили в ловушку и предоставили самому выбираться из клоаки. Не так ли?
Мартин пошарил в кармане, достал насквозь промокшую пачку сигарет и, резко сощурив глаза, уставился на нее.
— Я не претендую ни на какие добродетели, но мне нельзя отказать в последовательности. Не правда ли, это не вяжется с вашей идеей Джекила и Хайда? Да, я последователен — и поэтому предал его. Ну так что? Я уже говорил вам, что никогда не скрывал от него своих взглядов. Тот опиум тянул на целое состояние. Я просадил все до последнего пенни, мне чудом не перерезали горло. Что вы предлагаете — чтобы я утопил его в первой попавшейся речонке?
