Она вся дрожала.
— Но я обещала вернуться сегодня вечером. Ничто не заставит меня нарушить слово.
— Я слышал, — заявил Сандберг. — Я сам поеду вместо вас и все ему объясню. У меня крепкая спина. Филип, забирайте ее в Англию.
— Нет! — выдохнула Леони.
— Да! — страстно воскликнул я. — Чарльз прав, Леони. Даже если вы меня не любите, позвольте помочь вам вернуться к матери. Начните все сначала — по собственному усмотрению. Разве не к такому решению вы пришли в Амстердаме? Это было правильное решение.
— Да — в то время. Может быть, когда-нибудь в будущем…
— Леони, сейчас — самый подходящий момент. Вы поедете со мной?
Она молчала.
— Я вам хоть немного небезразличен?
Леони взорвалась:
— Неужели вы не понимаете, какой пыткой будет для вас — связать свою жизнь с человеком, который испытывал какие-то чувства к Мартину?
Я тщательно взвесил свой ответ, все еще не вполне веря, что мы так далеко зашли, и отдавая себе отчет в том, что все висит на волоске.
Конечно, на секунду допустив, что решение может состояться в мою пользу, Леони тотчас выдвинула серьезнейший аргумент против такого решения. Ей не удастся как по мановению волшебной палочки, мгновенно и безболезненно порвать с Мартином. Существует формальная сторона — ее тоже в одночасье не одолеешь. Но рано или поздно… И что потом? Постоянная борьба с призраками?
— Леони, — медленно начал я, — можете ли вы обещать мне по крайней мере одну вещь?..
Она вперила в меня взгляд.
— Не верность, не дружбу, не сочувствие — но хотя бы малюсенькую часть вашей любви?
Она вдруг понизила голос — чуть ли не до шепота:
— Огромную часть моей любви!
Сандберг сделал выразительный жест.
— Во сколько я должен ждать вас на глиссере?
— Но я не могу уехать с Филипом! — защищалась Леони. — Вы оба не хотите понять… Предав Мартина, я предам самое себя, а это — плохое начало. Если мне когда-нибудь посчастливится соединиться с Филипом, это должно произойти честно — по отношению ко всем.
Долгое молчание.
Сандберг первым нарушил его:
— Позвольте сказать следующее. Вернувшись сейчас к Мартину Коксону по изложенным вами причинам, вы сделаете то же, что Гревил Тернер, — и из-за того же самого человека! У меня сложилось впечатление, что Мартин привык к приносимым ему жертвам. Гревил Тернер явно переборщил. Но сейчас самое время положить конец традиции.
И тогда я почувствовал, что в Леони что-то сдвинулось. Она не сделала ни одного движения, но мне почудилось, будто мышцы ее лица уже не так напряжены. Чарльзу удалось в нескольких предложениях сформулировать то, что, зная Мартина, она была не в силах опровергнуть.
— Леони, — горячо проговорил я, — после того, что вы только что сказали, у вас не осталось уважительных причин…
— Мне не следовало этого говорить, но вы…
— Не отрекайтесь, пожалуйста!
— Нет, Филип. Я ни от чего не отрекаюсь.
Я повернулся к Сандбергу.
— Надеюсь, в один прекрасный день я сумею отблагодарить вас с Шарлоттой — тем или иным способом — за все, что вы для нас сделали.
— Чарльз, — начала Леони и вдруг осеклась. Это все еще был протест, но уже вымученный, бессильный.
Он повернулся, чтобы уйти. Но перед этим успел сказать:
— Знаете, Филип, верность сердца в наше время не в чести… и, сдается мне, эта штука может быть опасной. Во всяком случае, с вами обоими она сыграла злую шутку. Однако если вы обратите ее друг на друга, то увидите, что она способна приносить прекрасные плоды.
И он вернулся в дом, чтобы присоединиться к честной компании, а заодно — кивком, улыбкой или понимающим взглядом — успокоить Шарлотту.
