— Интуиция. По правде говоря, я и не знал, что вы уезжали.
— Были дела в Шотландии, пришлось на недельку отлучиться. Гвинет и сейчас еще там.
— Вы собирались выйти поужинать?
— Нет. Предпочитаю сварить яйцо и скоротать вечер за книгой. Что будете пить?
Я взглянул на часы.
— Можете уделить мне полчаса?
— Конечно. Целый вечер, если потребуется.
Мы сели.
— Я дважды договаривался с вами о встрече и дважды отменял ее. И вот результат.
— Первая отмена произошла по причине вашей свадьбы. Считаю эту причину уважительной. Ваше здоровье!
Мы оба выпили.
— Проблема как раз и связана с моей женитьбой. Генри, я попал в беду.
Он вгляделся в мое лицо и перестал улыбаться. Видно, события последних дней наложили зловещий отпечаток.
— Велика ли беда?
— Очень. Хоть стреляйся.
— Говорите.
Я все ему рассказал.
На лице Генри Дэйна было невозможно что-либо прочесть. Он слушал, не перебивая, и почти все время стоял — сначала набивал трубку, а затем, облокотившись на камин, попыхивал ею и глядел в пространство. Один раз мне показалось, будто его лицо приняло жесткое выражение, но это, скорее всего, было обусловлено тем, как он сжал в челюстях трубку. Он и курил так же, как делал все остальное: решительно и энергично, так что подчас его лица не было видно за клубами сизого дыма.
Не думаю, что мне удалось наилучшим образом изложить свою историю. Как раз в тех случаях, когда слишком многое поставлено на карту, нужные слова и не идут на ум. Да и как я мог передать другому мужчине свои чувства к Саре — а ведь они-то и лежали в основе всех моих ошибок.
Когда я закончил свой длинный, путаный рассказ, Генри наклонился над пепельницей, выбил трубку и стал заново набивать ее табаком.
— Для начала скажу вам, Оливер: говоря, что ваше положение — хоть стреляйся, вы нисколько не преувеличили.
Я молчал: этот рассказ истощил мои силы.
Генри снова закурил. Наблюдая за игравшими у него на лице отсветами пламени, я вдруг понял, что, в сущности, плохо знал его. Можно было ожидать любой реакции.
— Итак, — сказал он, — у вас всего две возможности. Думаю, вы и сами достаточно поломали над ними голову. Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что, если это выйдет наружу, можете смело переключаться на выращивание овощей на продажу. В мире страхования для вас больше не будет места.
— Я знаю.
— Всем нам свойственно ошибаться. Господи, я и сам допустил немало прискорбных просчетов. Но такое!.. Сначала вы совершаете кражу. Потом умалчиваете о гибели человека и поджоге. За солидный куш покрываете виновных в уголовном преступлении. Далее следует мордобой, то есть наказуемый в судебном порядке проступок. Это было бы смешно, если бы не было так грустно. Во что, вы думаете, превратилась бы наша профессия, если бы все стали поступать, как вы?
— Я ничего не думаю. Просто я неудачник — по всем статьям.
Он неодобрительно взглянул на меня сквозь клубы дыма.
— Мне нужно поговорить с вашей женой — услышать ее версию.
— Что вы мне посоветуете?
— Пойти в полицию и честно все рассказать.
— Я так и боялся, что вы скажете именно это.
— Сейчас не тот случай, чтобы крутить носом: это больше подобает мне, чем вам. Если, занявшись огородничеством, вы обнаружите, что луковицы плохо влияют на вашу половую жизнь, надеюсь, вы своевременно проконсультируетесь и примете совет опытного овощевода.
— Простите, Генри. Мне, право, очень жаль. Но полиция… Возможно, это рудимент моей несчастливой юности, но я даже представить себе не могу, как бы это я вдруг стал откровенничать с полицейскими.
Он начал мерить шагами комнату.
— Понимаете, старина, вот вы поделились со мной своими проблемами, но на данной стадии я уже не в силах вам помочь. Перед вами только два пути, и каждый ведет в полицию. Потеряете ли вы должность страхового эксперта или нет — это не идет ни в какое сравнение со всем остальным. Если Трейси Мортон все-таки жив…
— О, Господи!
— Но ведь вам и самому эта мысль не дает покоя.
— Да… Сам не знаю… Наверное, так оно и есть.
— Если он жив, без полиции не обойтись. А если мертв — и подавно, потому что вас в чем-то подозревают — хотя, по правде говоря, мне трудно понять, как они могли всерьез предположить такую чушь.
— Не знаю, чем располагает полиция.
— По всей вероятности, у них нет убедительных доказательств вашей вины, иначе они действовали бы энергичнее.
— И вы предлагаете мне снабдить их доказательствами?
— Правда никогда не повредит.
— Познакомьте меня с симпатичным, сентиментальным полицейским офицером.
— Я понимаю, это неприятно. Но вы поделились со мной своими трудностями, и, хотя вы мне друг, я не собираюсь убаюкивать вас иллюзиями.
Для разнообразия я тоже походил по комнате. Генри наполнил свой бокал.
— Нет, — сказал я. — Мне самому еще слишком многое неясно. Понимаете, я ведь рискую не только своей шкурой — приходится помнить о Саре. Возможно, ее обвинят в пособничестве или укрывательстве — Бог знает, в чем еще. Вот от чего у меня волосы становятся дыбом.
— И вы полагаете, что поможете ей, пряча голову под крыло?
— Нет. Поэтому и пришел к вам.
— За советом. Но мои советы вам не нравятся.
— Они могут не нравиться, но, возможно, я им последую.
— Выпейте еще на дорожку.
— Нет, спасибо.
— Аберкромби знают?
— Ничего, кроме слухов.
— Которые в радиусе полумили от Лиденхолл-стрит известны всем и каждому.
— Видимо, да.
— Вы им кое-чем обязаны.
— Мне ли этого не знать!
Мы потолковали еще немного. Я по-прежнему не представлял себе его истинных чувств, однако явственно ощущал, как его острый ум напряженно бьется над загадкой.
На прощание Дэйн спросил:
— Когда я смогу поговорить с вашей женой?
— Когда угодно, назовите время, и я это устрою.
— Лучше дайте мне ваш телефон. Я пока не знаю, как у меня сложатся дела. Гвинет обещала вернуться в четверг, но, когда начинаются соревнования по гольфу, на нее нельзя положиться.
Он долго стоял на крыльце, наблюдая, как я сажусь в машину и завожу двигатель. И только после того, как я отъехал, он повернулся и исчез за дверью.
Я был разочарован — сам не знаю, почему. Возможно, потому, что он не предложил свою помощь и не попытался утешить. В полицию я мог отправиться и без его совета.
