К своему большому удивлению, я оказался первым из гостей и сразу почувствовал некоторую напряженность. Выражение лица Сандберга не изменилось со вчерашнего дня, разве что стало еще угрюмее. Если я подозревал его, то и он относился ко мне с подозрением — не знаю, по какой причине.
Показав мне все, что только можно — а это была изумительно красивая яхта, со всеми современными удобствами, — Сандберг предложил спуститься в кубрик, чего-нибудь выпить. Мы вели светскую беседу; я посмотрел его библиотеку. Здесь были книги на английском, итальянском и французском языках, причем ни одному не было оказано предпочтение. Не часто приходится видеть на одной полке Карла Маркса, Фому Аквинского и Макиавелли.
Когда Сандберг передавал мне бокал, я обратил внимание на его ухоженные руки со свежим маникюром.
— Вы, должно быть, итальянец? — поинтересовался я.
— Почему вы спрашиваете?
— Из праздного любопытства.
— Вы полагаете, любопытство может быть праздным? Я всегда позволял себе сомневаться в этом.
— Вы говорите по-английски без акцента.
Он бросил на меня быстрый взгляд проницательных глаз.
— Пожалуй, по большому счету я не принадлежу ни одному государству. Я сам себе страна: сам издаю законы и устанавливаю правила. Размеры моего королевства — сорок футов палубы, а поручни — горизонты.
Я пригубил напиток.
— И сами выдаете паспорта?
В глубине его глаз что-то шевельнулось.
— Вы не признаете метафор, мистер Нортон?
— О нет, мне понравился ваш образ, просто я подумал о досадном препятствии.
— Препятствия затем и существуют, чтобы их преодолевать. Купите яхту — и увидите.
— Дайте мне денег — и я куплю яхту.
— Ага, деньги. Еще одно препятствие. Однако, если желание достаточно сильно…
— Где цель, там и средства?
— Обычно так и бывает. Человеческая изобретательность не знает границ. Всегда найдутся способы — хотя, быть может, не всегда приемлемые.
— В каком смысле?
Он поиграл соломинкой для коктейля, то утапливая лимонные корочки в бокале, то давая им всплыть.
— Видите ли, мистер Нортон, для меня лично, как для всякого культурного человека, любая работа неприемлема. Если, конечно, ее не превратить в игру.
— Большинство культурных людей согласятся с вами. Но они не знают, как это сделать.
— Да и не нужно. Иначе они лишились бы возможности сравнивать, и это сделало бы их несчастными. Главное — мера и пропорция.
Я никак не мог решить: то ли он тонко иронизирует, то ли просто обожает читать нотации. На фоне иллюминатора его профиль казался более грозным.
— Как насчет вас? — неожиданно спросил он.
— Что вы имеете в виду?
— Вы находите живопись не только приятным, но и прибыльным делом? Ни за что бы не подумал.
— Вы правы.
— Хотя я могу себе представить, что в качестве хобби это занятие может быть весьма полезным.
Он разгадал мою хитрость прежде, чем я успел применить ее на практике!
— Все может быть полезным — в подходящее время и в подходящем месте.
— Какое же место вы считаете для себя подходящим, мистер Нортон? Неужели Капри?
— Только на то время, что я здесь.
— А потом?
— Это зависит от того, что случится за это время.
Сандберг допил свой бокал и пошел налить еще.
— Могу я позволить себе дать вам совет?
— Я не могу этому помешать.
Он вернулся ко мне.
— Не задерживайтесь на острове. Здешний климат расслабляет. Для добросовестного художника недели вполне достаточно.
— Сами вы, кажется, задержались здесь гораздо дольше?
— Я не художник, мистер Нортон, и уж, во всяком случае, не добросовестный.
— Охотно верю.
— Надеюсь, за эту неделю вам придется убедиться во многих вещах. И среди прочего…
— Да?
— Что мадам Вебер подчас неразборчива в знакомствах.
— В этом меня не нужно убеждать.
— Можете это знать, но не пытайтесь злоупотребить этим.
С минуту мы смотрели друг на друга в упор, и я едва удержался, чтобы не раскрыть карты. Однако в этот момент на палубе послышались шаги, и я понял, что опоздал. У Сандберга дрогнули и опустились веки.
— Прибыли остальные. Поднимемся на палубу?
* * *
Леони Винтер безуспешно чиркала зажигалкой. Пламя возгоралось, но не успевала она поднести зажигалку к сигарете, как ветер с моря гасил его. И так несколько раз подряд. Это был неплохой шанс, и я в мгновение ока очутился рядом с ней.
— Попробуйте мою.
Я выбил пламя, но ветер моментально задул его. Я чиркнул еще раз — зажигалка вообще не сработала. Я предпринял еще пару попыток, но мне удалось извлечь лишь маленькую искорку.
— Ничего страшного, — сказала Леони.
— Прошу прощения. Дайте-ка мне вашу. Попробую заслонить ее от ветра.
Я распахнул пальто и, поместив зажигалку в импровизированное укрытие, снова высек огонь. Леони наклонила светлую голову и закурила.
— Спасибо.
Когда первый дым развеялся, она взглянула на меня — во второй раз за все время. Я где-то слышал о песочно-зеленых глазах, но не представлял, что это такое до тех пор, пока не увидел Леони Винтер. Они, как и говорила Шарлотта Вебер, были обрамлены густыми темными ресницами. Такой оттенок иногда принимает море, но не здесь, в Италии, где слишком много скал, а песок довольно бледного цвета.
— Сегодня слишком ветрено для курения, — прокомментировал я.
— Похоже на то.
Я выбросил за борт свою сигарету, но, движимый потребностью чем-то занять себя, не нашел ничего лучшего, как закурить следующую. На этот раз по закону подлости моя зажигалка действовала безотказно.
Леони Винтер отвернулась и стала смотреть на море. Позади нас в переливчато-синей дымке смутно вырисовывался Неаполитанский залив, а если смотреть в сторону порта, перед глазами высились неправдоподобно прекрасные скалы Соррентийского полуострова — словно расписанный Вероккио задник.
— Куда мы направляемся? — полюбопытствовал я.
— Думаю, что в Амальфи. Мадам Вебер владеет там недвижимостью.
— Я не бывал в Салернском заливе с сорок третьего года.
— Тысяча девятьсот сорок третьего? Вы были здесь во время войны?
— Я служил на эскадренном миноносце — из тех, что защищали берег.
