Я внимательно изучал линию ее носа. Только бы не переусердствовать.
— Может, у нее были проблемы с многочисленными мужьями?
— Мужьями? — мадам Вебер повернула голову и смазала линию носа. — Нет, дорогой мой, это у меня была уйма мужей. Я бы сказала, сверх всякой меры. Нужно предостерегать девушек, пока они молоды: это может войти в привычку. Но у Леони пока что был только один муж.
— А мне она сказала, что несколько.
— Должно быть, вы ее чем-то спровоцировали. В таких случаях она не лезет за словом в карман. Полезный недостаток. Надеюсь, вы ей не поверили?
— И что же случилось с этим одним?
— Он умер. Такой славный мальчик — и из состоятельной семьи. Вы читали у Теннисона? Моя мать читала его, когда была enceinte
[9]. Что-то в таком роде: не выходи замуж за богатство, но выходи замуж за богатого.
— Леони так и поступила?
— Нет, они были по-настоящему влюблены друг в друга. В то лето в Англии была эпидемия полиомиелита. Они заболели всей семьей. Леони выкарабкалась — осталось только легкое заикание. А Том Винтер и их ребенок умерли. Я страшно злилась, когда узнала.
— Злились?
— Ну, конечно. В мире полно мерзавцев, им и море по колено! Это весьма прискорбно. Провидению следовало бы лучше знать свое дело.
Я взглянул на рисунок, бросил его в корзину и начал новый.
— Вы не будете возражать, если я попрошу вас немного поднять голову? Спасибо. Самую чуточку. Вот-вот!..
— Выйдя замуж, она бросила спорт. И правильно сделала. Дух соревнования хорош для подростков, а в семье его приходится обуздывать. Я потеряла эту милую девчушку из виду, и вдруг она присылает телеграмму о своем приезде. И почему нас так радует внимание молодых?
— А капитан Сандберг?
— Можно пошевелить плечом? Оно затекло.
— Разумеется. Если хотите, сделаем небольшой перерыв. Встаньте и подвигайтесь.
— Нет-нет, мне вполне удобно. Это старинное венецианское кресло — должно быть, в нем восседал какой-нибудь дож или даже сам Тициан. Не понимаю, почему все так восхищаются его женщинами. Так что вы сказали о Чарльзе Сандберге?
— Просто спросил, давно ли вы его знаете.
— О Господи, конечно же, да, — она вздохнула. — Милый Чарльз! Такой добрый, так меня поддерживает! Удивительный человек! Из тех, кто забывает, что им перевалило за пятьдесят.
Некоторое время я молча рисовал. Затем продолжил разговор:
— Он постоянно живет на острове?
— Кто? Чарльз? Я бы не сказала. Всю зиму его здесь не было… Вы когда-либо пробовали написать автопортрет? Это должно быть интересно.
Я понял, что она не расположена обсуждать Сандберга.
— Не думаю.
— Почему? С вашей внешностью! Искренность, чуткость, целеустремленность — все это просто написано у вас на лице. Полные тревоги, но о-очень проницательные глаза! Я бы сказала, что вы изведали горечь, однако не ожесточились. Любопытный контраст. Вполне стоит нескольких тюбиков краски.
Я улыбнулся и спросил:
— Вы ведь не американка?
— А что, по мне видно? Почему вы так решили?
— Судя по некоторым речевым оборотам…
— Во мне сколько-то итальянской и сколько-то датской крови. И Бог знает, что там еще намешано — за много веков! Одна моя бабушка была из Шотландии, другая — из Сербии. С точки зрения Общества собаководов у меня ни малейших перспектив. Вы не обращали внимания — на континенте европеец только после тридцати пяти лет начинает говорить на настоящем английском; до этого возраста он говорит на американском диалекте, — мадам Вебер плотнее укутала плечи шарфом. — Мой последний супруг был американцем. Милый Сэм. Он писал свою фамилию с двумя ”б”, но после его смерти я отбросила одно ”б”, и теперь ее произносят на европейский лад. Надеюсь, он не против.
— Я бы не возражал на его месте.
— Очень странно, знаете ли, что он умер раньше меня. Я была совершенно сбита с толку.
Мы немного помолчали. Я заговорил первым:
— Скажите… когда вы узнали, что вам осталось недолго жить, вам не приходило в голову наложить на себя руки?
— Нет. Точно, нет. У меня не было времени. Сами подумайте: столько хлопот… уборка… изменения в завещании… И потом, если вас объегорили на двадцать лет, с какой стати лишать себя и последних двадцати месяцев?
— Да — если вы в состоянии ими наслаждаться.
— Конечно. Но, как правило, так оно и бывает. Я лично насладилась своими сполна. Зачем унывать раньше времени?
Я проработал еще с час и сделал недурной набросок. Во всяком случае, мне он показался удовлетворительным. Наверное, так чувствует себя человек, который много лет не играл в теннис и, выйдя на корт, приятно удивлен уже тем, что вообще способен играть.
Солнце медленно клонилось на запад и как раз заглянуло к нам на галерею. Открылась дверь, и вбежали все четыре мастифа — виляя хвостами и обнюхивая все подряд. Мадам Вебер предложила мне остаться к обеду, но я отказался, боясь показаться уж слишком назойливым.
Засим она откланялась, так как собиралась перед обедом навестить Луизу Анрио (француженку с длинным мундштуком), а заодно выгулять собак. Она ушла, опираясь на трость, тяжело ступая по кафельному полу; следом бежали собаки. На прощанье она предложила мне налить себе еще шерри.
Я стоял, облокотившись на балюстраду. Сейчас, во второй половине дня, ветер усилился; шелестели листья пальм и кустов — словно старик читает газету. Высоко над моей головой висело одинокое облако и расходился след самолета. Вдали затихли шаги Шарлотты Вебер. Дом погрузился в безмолвие.
Я знал, что у нее двое слуг: пожилая женщина со следами былой красоты (о ней говорили, что она бывшая танцовщица) и стройный, веселый уроженец Рима по имени Берто — он обычно прислуживал за столом. Где-то они сейчас?.. Я снова взял в руки свой набросок, заложил его между двумя чистыми листами и, свернув в трубку, сунул в карман.
Чтобы покинуть виллу, можно было спуститься с галереи в сад либо пройти через весь дом и парадное, а дальше по дорожке дойти до ворот. Я выбрал последнее.
В холле мне бросилась в глаза узенькая лестница с каменной балюстрадой, которая вела на второй этаж. Я остановился у стола и, взяв ”Нью-Йорк Таймс”, пробежался взглядом по заголовкам. Из кухни еле слышно доносились голоса. Стало быть, слуги находились там, а все четыре собаки увязались за своей хозяйкой.
И я поднялся наверх.
Комната Леони, как я вычислил по расположению окна, была в дальнем конце коридора, как раз над гостиной. Я шел по коридору с белеными стенами; на дверях поблескивали латунные ручки; все говорило о недавнем ремонте. Дверь в спальню Леони оказалась незапертой, и я вошел внутрь.
