— Василь Петрович! Будь ласка, якось допоможить мэни! Важко ж! Дывытэся, як в мэнэ спына порэ́палась!
Я расстегнула пуговицы, плечи двинула и сдвинула кофту далеко-далеко назад по спине от шеи. Аж моим косточкам посередине захолодало.
И к Петровичу, к Петровичу.
А у меня на спине страх страшенный-страшенный. Синяк на синяке. Один одного больше и синей синим цветом. А есть же и других подсветов — и желтые, и с краснотой. Если смотреть, так получается красиво. Я в зеркале смотрела. Мне понравилось.
А в перерывах от синяков осталось чистое девическое тело — белый сахар. Как не чувствовать такое! Допустим, Петрович чувствовал-чувствовал.
Мастеровые девчата, которые хорошо знали про Петровича, — они ж сами были раньше на подноске. Сами были — кто перед кем успеет до Петровича добежать. Я, как узнала, всегда добега́ла. И тачка мне давалась, и сочувствие человека.
Конечно, бегала не каждая. Даже бывали такие, которые плевали на которые бегали. Даже называли, что, допустим, я шлёндра.
А у меня стыда на такое нету. Зачем в такую секундочку стыд?
Стыд — это когда Петрович меня сам расхриста́л и все-все. А я ж своими руками. А Петрович своими руками — самую чуточку. Петрович смотрел и смотрел своими глазами. Это разница.
Потом — тачка мне давалась не для гульбы, а для труда. Это разница тоже.
Я трудилась на всю свою силу. Если человек, так он же без копейки не может. А мне сильно хотелось в душе на заработанную копейку и одеться в красивое, не перешитое, и пойти в город в кино — хоть на две картины в один день, и конфет хороших купить — хоть сколько грамм………………
По правде, я ходила к Мурзенке не только для тачки.
Я давно себе наметила, чтоб не собирать своим подолом репьяхи. Я наметила себе любить такого мужчину, который достоин.
Допустим, взять мужчину. Для меня у мужчины красота всегда не главное. А будет у мужчины красота, скажу спасибо.
Да.
Поется песня:
Мне ж бить китов у кромки льдов,
Рыбьим жиром детей обеспечивать.
Я б хотела встретить такого мужчину, который убивает китов для детей. У нас в Чернигове таких нету. Пускай.
Я про мужчин.
У меня уже давно был случай, что я чуточку не утонула.
Мы с подружками пошли на Десну. Был самый первый жаркий-жаркий день. Мы с подружками наметили потрогать воду, и, если нам вода понравится, мы б тогда покупались.
Получилось, что вода уже потеплела. Конечно, мы были сильно рады.
Я в воде ничего не боюсь. Я боюсь, когда на воде плывет непонятное. Оно как раз и плыло.
Подружки мне закричали:
— Утопленник!
Конечно, я увидела на воде утопленника.
Утопленник мня взял — раз! — и мазанул по руке. Я давай в сторону. А сторона получилась не к берегу, а на глубину-глубину.
Божжжже!
Уже и дна у меня под ногами нету, неба наверху нету тоже. Бултыхаюсь-бултыхаюсь. Уже я провалилась — совсем-совсем.
Божжжже!
В эту самую секундочку я услышала:
— За корягу зацепляйся!
Я свои руки с воды высунула и ша́рпаю по воде сначала отсюда туда, потом оттуда сюда. Ничего и ничего. А потом нашарпалось. Я схватилась. Это был утопленник, который меня уже взял — раз! — и мазанул. Конечно, страх. Страх, а я не отпускаюсь, держусь хоть за утопленника.
Утопленник тащит меня и тащит.
Подружки мне кричат, шеи свои дерут. А мне уже не до чего. Прощай, моя хорошая жизнь, и мама, прощай, и все-все прощай тоже!
Получилось удачно, что на весь шум заявился мужчина.
Мужчина хорошо понял и кинулся на мое спасение.
Мужчина был не хлопец, а настоящий мужчина. По красоте мужчина был похожий на артиста Столярова, и на фигуру, и на лицо тоже похожий.
Допустим, Столяров сейчас чуточку подтоптанный, а на воде тогда Столяров для меня увиделся такой, какой артистом исполнял в «Цирке».
Мужчина был раздетый до самых трусов. Ни майки у мужчины, ничего. Мужчина ж пришел не в горсад, а на речку. Конечно, в горсад бы мужчина оделся в костюм. Мне нравится, когда мужчина в костюме и в рубашке апаш. И когда пиджак внакид. Еще мне нравится, когда мужчина ходит в шляпе. У нас в Чернигове такое редко-редко. Допустим, в горсаде можно ж ходить и без шляпы.
Мужчина был, считай, без всего. И не надо думать, что я в опасную секундочку смотрела и смотрела на почти что совсем голого мужчину. По правде, я смотрела. На кого ж мне было на речке смотреть? На утопленника ж я не могла смотреть. Я и руками за него держалась через всю свою силу.
Мужчина Столяров прыгнул с берега в воду и скоренько-скоренько подплыл до меня с подныром. Схватил меня сзади своими руками и тихонечко-тихонечко, наверно, чтоб лишнее не пугать человека, сказал в самое мое ухо:
— Видчипляйся.
А у меня руки уже заклякли и ни за что на свете не видчипляются.
Столяров хорошо понял и начал толкать меня с моим утопленником до берега.
Столяров держит меня своими руками, а сам по себе толкает к берегу животом и всем своим другим тоже.
Я уже, считай, утопилась, а в эту самую секундочку у меня опять зародилась кровь. У меня в животе зародилась и затолкалась, как мужчина меня толкал.
Про почему я про свою кровь в животе вспомнила — про это потом.
А про Столярова сейчас вспомнилось почему? По правде, потому что одно всегда касается до другого. Оно если б не касалось, тогда б всегда никому не вспоминалось.
Да.
Я про Столярова.
Мурзенко был похожий на мужчину. Конечно, не на мужчину-мужчину, а похожий на Столярова, который в «Цирке» Петрович, который на речке. Первое. Мурзенко получился тоже Петрович.
Конечно, я Мурзенко и раньше видела, еще когда до Татьяны. А почему-то ж я Мурзенку тогда не узнала. А когда уже после Татьяны, так — раз! — и узнала.
Я подумала, что Мурзенко на речке меня спас, что Мурзенко забыл про это.
Потом я подумала, что не буду Мурзенке напоминать, что пускай Мурзенко сам по себе догадается и меня вспомнит. Мурзенко ж меня на речке трогал.
Надо понимать.
Потом я подумала, что за все-все полюблю Мурзенку.
Потом я подумала, что, может, не надо полюбить, что, может, жизнь еще свое покажет и покажет.
По правде, мне всегда после Петровича, который на речке, хотелось полюбить мужчину, а не хлопца. Я себе такое наметила, я ж не знала, а то б конечно.
