Галина мыла посуду и подметала веником, где полагалось по грязи.
По правде, Галина всегда подметала и не молчала, а тут в коллективе такой сбой. Когда случается все-все по плану, человеку не сильно обидно, человек понимает, что волноваться не надо, что надо сказать «есть» и быть дальше и дальше.
Да.
Конечно, с нас всех-всех на кухне Галина выбрала для разговора меня. У меня получился авторитет не по годам, потому.
Я сама по себе не люблю, если меня веником вкруг обметают и обметают. Первое. Плохая примета, люди говорят, что не выйдешь замуж. А Галина меня обметала. И так, и так тоже.
Допустим, я сразу поняла, что Галине хочется поговорить, что Галина веник выставляет наперед разговора, что у Галины веник стал вроде языка.
Ты ж человек. Скажи своим языком. Как можешь, а скажи. Может, люди возьмут тебя и поймут. Веник же грязный, этим веником я не знаю что. Тьху!
Галина веником перестала, а своим языком начала меня спрашивать.
— Марийка, ты возле начальства соваешься, не сообщали, может, нас сглазили?
Я сказала Галине, что про сглазили умный человек всегда не верит. Что никто никого не сглазил, что нету такого в мире, кто б мог сглазить целый коллектив.
Я сказала, что такое мнение у меня лично, что начальство думает похожее, что другое и в голову никому не должно залазить.
Галина сказала, что понятно, что хоть и так, а Лору жалко, что Катерину жалко тоже, и Надежду.
Я сказала Галине, что Лору и Катерину сравнивать не надо, что Надежду тем более. Что надо в порядке поступления. Что поступление было так: Катерина, Надежда, Лора.
Галина сказала, что понятно.
Галина перестала своим языком и веником тоже и пошла.
С работы я села на автобус.
Я загадала, что автобус подойдет, и автобус подошел. Конечно, автобус всегда подходит, я загадала такое ни для чего, а просто.
Я ехала и думала про Фросю. Одно до другого всегда ж касается. И сейчас коснулось. Я про веник и про язык. Фрося.
Да.
У меня день получился тяжелый как для нервов. У меня нервы стали сильно слабыми-слабыми. Так — я вся-вся сильная, а нервы у меня — нет. У меня много переживания, потому.
Я себе решила, что на ужин кушать не буду. На работе я хорошо покушала, первое и второе тоже.
Мне компот давно не нравится. Я наметила себе пить какао или, может, кофе. Какао называется «Золотой ярлык». Я ж уже говорила. Вкусно и питательно.
Я взяла и сварила себе, чтоб мне тоже получилось вкусно. По правде, про питательно я не подумала.
Я какао пью две чашки или уже четыре. Мне нравится, когда все-все делится на два. Я ж уже говорила.
Сейчас сделалось четыре чашки. Я, когда в кастрюльку какао ложу, всегда перелаживаю. Оно ж жалко, если будет недовложение.
Люди говорят: «Про вовка промовка, а вовк у хату». Конечно, одно всегда касается до другого. Про это я уже тоже говорила. Одно вкусно, которое в квартире у Александра Ивановича. Другое вкусно, которое какао. Яков получается третье. Яков не потому, что вкусно. Яков до всего-всего касается, потому.
Яков — раз! — и пришел.
Яков стукал в окно не как люди, а выстукивал музыкой. Сейчас раздалось «Взвейтесь, кострами, синие ночи». По правде, мне лучше нравится, чтоб «Ландыши».
Пускай.
Яков еще в сенях начал:
— Изергиль, молодец, какао наварила. Целую коробку жахнула? Не? Меньше? Больше? Богатая ты, Изергиль! Дашь какао? Не? Дай! Ой и люблю ж я какао!
Яков говорил про какао, вроде Яков пришел в гости до какао, а до меня не пришел.
Конечно, я налила Якову чашку, полную-полную. Себе тоже полную-полную. Получилось две чашки. Два поделить на два, равняется один. Один да один, получается два.
Да.
Яков спросил, может, я дам белый хлеб с маслом. Конечно, я дала Якову одно с другим. Хлеб я всегда покупаю белый кирпичик, а черный нет, не покупаю, при маме Тамаре у нас в доме белого хлеба не покупалось, потому я белый. Масло у меня всегда двести грамм.
Яков намазал масло на хлеб, называется «под зубы». Это когда, допустим, человек укусит, так видно. У Якова было видно-видно.
Пускай.
Я себе решила, что у меня настало время спросить, зачем Яков у Александра Ивановича на готовом, зачем катается на доверии у органов, зачем………………
А время взяло — раз! — и настало у Якова.
— Изергиль, ты зачем пришла на балкон?
Я честно сказала Якову, что пришла к своему почти что мужу, что я ж не знала, что получусь как свидетель при выполнении долга человека перед органами.
В эту самую секундочку Яков проявился как свыня и по смеху, и по всему-всему.
Яков сказал, что сейчас Якову будет совсем плохо с смеха, что у меня в голове каша с салом, что какой мне уже муж, что Александр Иванович такие долги выполняет и выполняет от своего личного лица, что Александр Иванович тут, а органы там………………
Я сказала, что Яков неправильно мне не доверяет, что я тоже могу работать для органов вплоть до самой своей смерти от бомбы с своими детками и своим мужем тоже, что меня ж все-все уже проверили для органов — и Фрося, и Яков, Александр Иванович нет, еще не проверил, Александр Иванович будет муж, — тогда.
Яков перестал смеяться и сказал, что у меня в голове не каша с салом, а другое.
Я спросила какое, может, первое блюдо или, может, второе.
Допустим, мне не нравится, когда в голове первое.
Яков сказал, что пускай я хорошо успокоюсь, что Яков сейчас пойдет чинить Александру Ивановичу звонок и розетки, чтоб току удобней было отсюда туда и оттуда сюда, что позавчера ж ничего не починилось, что такое получается, когда человек прется к человеку без доклада, что мне б подумать хоть про розетки, а не про мужа с органами………………
Яков расстроился.
Я ж рассказала про нашу с Александром Ивановичем любовь, про органы тоже рассказала.
Надо понимать.
Яков ушел, а я подумала, что еще надо было сказать про свою верность, что я всегда буду с Яковом работать как боец на том свете, пускай хоть пытают. Да.
Потом я подумала про что зачем-то ж Яков про Фросю не сказал.
Да.
Завтра у меня получился решительный день.
В девять часов я пошла к Александру Ивановичу в кабинет.
Вера Марецкая сидела на своем месте.
Я спросила, или можно на прием до Александра Ивановича.
Марецкая сказала, что Александр Иванович с сегодня будет прнимать все-все на свете не тут.
