«Золотая эпоха» утратила свою позолоту. Тем не менее она, безусловно, начала и в большой степени осуществила самую яркую, быструю и всеобъемлющую революцию в развитии мировых событий, чему имеются исторические свидетельства. К этому мы теперь и обратимся.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Социальная революция 1945—1990 годов
ЛИЛИ: Бабушка рассказывала нам о депрессии. Ты тоже можешь прочитать об этом.
РОЙ: Нам все время говорят, что мы должны радоваться, имея еду и все такое, потому что в тридцатые годы люди голодали и не имели работы.
БЕККИ: У меня никогда не было депрессии, так что она меня совсем не волнует.
РОЙ: После того что мы услышали, не хстел бы я жить в то время. БЕККИ: Но ведь ты и не живешь в то время.
Studs Terkel, «Hard Times» (1970, p. 22—23)
Когда [генерал де Голль] пришел к власти, во Франции был миллион телевизоров (...) Когда он ушел в отставку, их было десять миллионов (...) Государство— это всегда шоу-бизнес. Но вчерашнее театральное государство было совсем другим, чем телевизионное государство сегодняшнего дня.
Regis Debray (i994, p. 34)
I
Если люди сталкиваются с тем, к чему не были подготовлены опытом прошлой жизни, то ищут слова для обозначения этого неизвестного явления, даже когда не могут ни классифицировать, ни понять его. Какое-то время в третьей четверти двадцатого века это происходило с некоторыми западными интеллектуалами. Ключевым словом стала маленькая приставка «после-», в основном используемая в своей латинизированной форме «пост-» перед любым из многочисленных терминов, в течение нескольких поколений применявшихся для обозначения ментальной территории двадцатого века. Мир и его актуальные составляющие стали постиндустриальными, постимперски-
Социалъная революция 1945—1990 годов 311
ми, постмодернистскими, постструктуралистскими, постмарксистскими, постгутенберговскими и т. п. Так же как и похороны, эти приставки официально признавали смерть, не означая никакой согласованности и уверенности в вопросе о природе жизни после смерти. Именно в таком виде самое бурное, драматичное и всеобъемлющее социальное преобразование в истории человечества достигло сознания современников. Это преобразование и является предметом настоящей главы.
Новизна этого преобразования заключается в его быстроте и всемирном характере. Правда, развитые страны мира, т. е. центральная и западная часть Европы и Северной Америки, уже долгое время жили в мире постоянных изменений, технических преобразований и культурных новшеств. Для них революционные преобразования означали ускорение и интенсификацию движения, к которому они в принципе успели привыкнуть. В конце концов, жители Нью-Йорка середины 1930-х годов уже могли видеть небоскреб, «Эмпайр стейт билдинг» (i934), остававшийся самым высоким зданием в мире вплоть до 1970-х годов, да и тогда его рекорд был превзойден лишь на скромные тридцать метров. Даже в развитых странах потребовалось некоторое время для того, чтобы заметить, и еще более длительный период, чтобы оценить, масштаб изменений, вызванных переходом количественного материального роста в качественные сдвиги в жизни людей. Однако для большей части земного шара эти изменения стали не только стремительными, но и сейсмическими. Для 8о% человечества средневековье закончилось внезапно в 1950-6 годы, хотя осознание этого пришло не раньше 19бо-х годов.
Во многом те, кто жил в эпоху этих преобразований, сразу не могли осознать всего их значения, поскольку ощущали их постепенно, так как изменения в жизни отдельных людей, какими бы резкими они ни были, не воспринимаются как революционные. Разве решение сельских жителей искать работу в городе означало для ни,: более кардинальное преобразование, чем для граждан Великобритании или Германии во время двух мировых войн решение поступить в армию или на работу в какой-нибудь отрасли военной экономики? Изначально они не собирались менять свой образ жизни навсегда, даже если в результате это и произошло. Глубину изменений можно оценить, лишь глядя на прошедшую эпоху через призму лет. Подобные изменения смог оценить автор этих строк, сравнив Валенсию начала igSo-x годов с Валенсией 1950-х, когда он побывал там впервые. Как был растерян сицилийский крестьянин, местный Рип Ван Винкль (бандит, находившийся в тюрьме с середины 1950-х годов), когда он вернулся в окрестности Палермо, ставшего неузнаваемым в результате разрастания городской недвижимости. «Там, где раньше росли виноградники, теперь одни палаццо»,—сказал он мне, недоверчиво покачав головой. В действительности быстрота изменений была такова, что исторические периоды можно было измерять даже меньшими отрезками вре-312 «Золотая эпоха»
мени. Менее десяти лет (1962—1971) отделяло тот Куско, в котором за пределами города большинство индейских мужчин все еще носили традиционную одежду, от Куско, в котором значительная их часть одевалась в чало, т. е. по-европейски. В конце 1970-х годов владельцы ларьков на продуктовом рынке в мексиканской деревне уже производили расчеты с помощью японских карманных калькуляторов, о которых в начале десятилетия здесь еще не знали.
Нет такого способа, которым бы читатели (еще не старые и достаточно мобильные, чтобы наблюдать подобное движение истории начиная с 1950-х годов) могли повторить свой опыт, хотя уже с 19бо-х годов, когда молодые жители Запада обнаружили, что путешествовать по странам третьего мира не только возможно, но и модно, для того чтобы наблюдать за мировыми преобразованиями, не нужно было ничего, кроме пары любопытных глаз. Но историки не могут довольствоваться плодами воображения и рассказами, какими бы красочными и подробными они ни были. Им требуются точные определения и расчеты.
Наиболее ярким и имевшим далеко идущие последствия социальным изменением второй половины двадцатого века, навсегда отделившим нас от прошлого мира, явилось исчезновение крестьянства, поскольку начиная с эпохи неолита большинство человеческих существ жили за счет обрабатывания земли, скотоводства и рыболовства. На протяжении большей части двадцатого века крестьяне и фермеры оставались значительной частью работающего населения даже в промышленно развитых странах, за исключением Великобритании. В 193<>е годы, когда автор этих строк был студентом, отсутствие признаков постепенного исчезновения крестьянства еще служило аргументом против предсказания Карла Маокса о его исчезновении. Накануне Второй мировой войны существовала лишь одна промышленно развитая страна, помимо Великобритании, где в сельском хозяйстве и рыболовстве было занято менее 2о% населения. Этой страной была Бельгия. Даже в Германии и США, величайших индустриальных державах, где число сельских жителей действительно постоянно сокращалось, оно все еще составляло около четверти всего населения; во Франции, Швеции и Австрии—от 35 до 40%. Что касается отсталых аграрных стран Европы—например, Болгарии и Румынии,— то там около четырех из каждых пяти жителей обрабатывали землю.
Рассмотрим то, что произошло в третьей четверти двадцатого века. Возможно, пе так уж и страппо, что к началу igSo-x годов из кажд^хх ста бритапцев или бельгийцев сельским хозяйством занимались мепее трех человек, так что среднему бритапцу в повседневной жизпи было гораздо легче столкнуться с человеком, который некогда обрабатывал землю в Ипдии или Бангладеш, чем с фермером из Соедипеппого Королевства. Численность сельского населения США снизилась до такого же соотношения, по, учитывая устойчивость этой тенденции, даппое обстоятельство было пе столь удивительно, как тот
