Времена упадка
новлялось фантастической литературой. НЛО якобы принадлежали внеземн^хм цивилизациям, отличн^1м от нашей и превосходящим ее. Самые настойчивые наблюдатели видели существ странной формы, выходящих из «летающих тарелок^>, а одному или двум землянам даже носчастливилось в летающих тарелках прокатиться. Появление НЛО отмечалось но всему миру, но дистрибутивная карта приземлений инонланетян выявила бы явное нредночтение, оказываемое Соединенн^хм Штатам и Великобритании. Скептицизм в отношении существования НЛО объяснялся завистью недалеких учен^1х, не снособн^хх разобраться в феноменах, превосходящие их ограниченн^хе способности, или даже заговором тех, кто специально держит об^1чн^1х людей в интеллектуальном рабстве, скрывая от них высшую мудрость.
И это б^1ла не просто вера в магию и чудеса. Такая вера характерна для традиционн^хх обществ, где сверхъестественное вмешательство в реальность — дело прив^хчное. Сверхъестественное вмешательство вызывает у традиционного сознания меньше удивления, чем, например, появление в небе аэронлана или телефонный разговор. Вера в необъяснимое не была и постоянн^хм человеческим изумлением перед жуткими, непонятн^хми и удивительн^хми явлениями. (Стоит только вспомнить об огромном количестве популярной литературы, появившейся после изобретения книгопечатания, от старинн^1х пространн^1х гравюр на дереве до современн^хх глянцевых журналов из супермаркетов.) Вера в необъяснимое являлась прежде всего свидетельством полного неприятия науки. Враждебное отношение к науке иногда носило вполне осознанн^хй характер. Например, американские маргинальные правозащитники яростно протестовали против добавления в питьевую воду фтора. (Обнаружилось, что при добавлении в воду этого элемента значительно сокращается заболеваемость кариесом.) Ожесточенная борьба велась не только во имя свободы выбора, но и — со сторон^! наиболее радикаль-н^1х групп — против якобы существовавшего гнусного замысла нанести вред здоровью людей посредством обязательной иитоксикации. Здесь неприятие науки как таковой слилось со страхом перед ее практическими последствиями. Стэили Кубрик ярко продемонстрировал это в своем фильме «Доктор Стрейнджлав» (1964).
Росту страха перед наукой способствовала и свойственная американской культуре болезненная мнительность. Ведь повседневная жизнь теперь б^1ла заполнена продуктами современн^хх технологий (включая медицинские) с присущим им риском. Благодаря необъяснимой страсти американцев разрешать все разногласия в судебном порядке мы имеем возможность ознакомиться с этими страхами более подробно (НиЪег, 1990, р. 97 — ы8). Приведет ли использование спермицидной мази к патологии развития нлода? Опасных ли линии электропередач для здоровья живущих по соседству людей? Пропасть между экспертами, обладающими хоть каким-то критерием оценки, и Маги и их ученики 559
об^1чн^1ми людьми, у котор^1х были только страх и надежда, становилась все непреодолимей.
Эксперты могли рассудить, что незначительная степень риска— вполне приемлемая нлата за замечательн^1е достижения. Об^хчные люди по вполне понятн^хм причинам стремились к нулевому риску (по крайней мере, в теории) *,
Все это был страх перед всеобъемлющей, необъяснимой мощью науки. Степень страха и его направленность менялись с изменением взглядов человека на природу и общество (Fischhofetal, 1978,
р. 127—152)**.
Одпако в первой половине двадцатого века пауке в основном угрожали пе те, кто чувствовал себя упижеппым ее безграничным и бесконтрольным могуществом, а те, кто считал, что в силах контролировать пауку. Два политических режима двадцатого века (речь здесь пе идет о нескольких случаях религиозного фундаментализма) из принципа вмешивались в паучпые исследования. При этом опи являлись истыми приверженцами безграничного паучпо-техпического прогресса и, в одпом случае, идеологии, которая идентифицировала паучпо-техпический прогресс с «паукой» и приветствовала покорение природы разумом. И между тем советский сталинизм и немецкий пациопал-социализм отвергали пауку даже в тех случаях, когда пользовались ее плодами. Для этих режимов совершенно неприемлемым б^1ло то, что паука подвергала сомпепию их идеологические установки и априорные истип^1.
По той же причине эти режимы находились в сложп^хх отношениях с физикой. Идеологи нацизма отвергали физику как «еврейскую», а советские идеологи — как недостаточно «материалистическую» в ленинском смысле слова. Но оба режима выпуждеп^! были использовать открытия физики па практике, поскольку промышленность уже пе могла без пих обходиться. При этом пациопал-социалисты лишили себя цвета европейской паучпой мысли, отправив в изгпапие евреев и идеологических оппонентов. Германия разрушила свою паучпую базу и подорвалг существовавший в начале двадцатого века немецкий приоритет в этой области. Между 1900 и 1933 годами 25 из 66 Нобелевских премий по физике и химии были присуждена! немецким уче-
* Разница между убеждениями и поведением в этой области огромна. Нанример, люди, не отступающие неред более серьезным и бесспорным риском (нанример, нри управлении машиной на шоссе или нри ноездке в нью-йоркском метро), иногда отказываются принимать аспирин на том основании, что он в некоторых редких случаях обладает рядом побочных эффектов.
** Эксперты так оценили степень риска и преимущества следующих двадцать няти технических изобретений (в порядке убывания преимуществ и возрастания риска): холодильники, ксероксы, контрацептивы, подвесные мосты, атомная энергия, компьютерные игры, рентген, ядерное оружие, компьютеры, вакцинация, фторирование воды, солнечные батареи, лазеры, транквилизаторы, фотоаппараты Polaroid, электроэнергия, получаемая нри сжигании ископаемого топлива, моторные транспортные средства, кинематографические спецэффекты, пестициды, ониаты, консерванты, операции на сердце, коммерческая авиация, генная инженерия и ветряные мельницы (Wildavsky, 1990, р. 41—бо).
560 Времена упадка
пым. После 1933 года немецкие учепые получали только одпу из десяти Нобелевских премий за открытия в области естествепп^хх паук. Кроме того, у сталинизма и немецкого фашизма сложились непростые отношения с биологией. Расистская политика фашистской Германии ужасала серьезп^хх гепетиков, которые (в основном из-за неприятия расистской евгеники) уже после Первой мировой войпы дистанцировались от генетической селекции человека, подразумевавшей уничтожение «слабых». К сожалению, среди немецких биологов и медиков пашлось и немало сторонников расизма (Proctor, 1988}. Советский сталинизм в свою очередь находился в сложп^хх отношениях с генетикой. Причиной тому являлись официальные идеологические установки, в частности убеждеппость властей, что при достаточп^1х усилиях возможны любые изменения. Но советские биологи считали, что к эволюции в целом и к сельскому хозяйству в частности такой подход неприменим. В других обстоятельствах спор биологов-эволюциопистов, сторонников Дарвипа (считавших, что по наследству передаются только видовые признаки), и сторонников Ламарка (считавших, что по наследству передаются и приобретепп^хе признаки) решался бы па паучп^хх семинарах и в лабораториях. Большинство советских учеп^хх высказались за теорию Дарвипа, хотя бы потому, что пе б^1ло пайдепо убедительп^1х доказательств в пользу наследования приобретепп^хх признаков. При Сталине последователь Мичурина Трофим Денисович Лысенко (1898—1976) спискал одобрение властей, пообещав во мпого раз увеличить урожай сельскохозяйственной продукции при помощи метода Ламарка и сократить слишком медлепп^хй цикл традиционного в^хращивапия растений и животп^хх. В то время противоречить властям было опасно. Академик Николай Иванович Вавилов (1885—1943), самый выдающийся советский гепетик, умер з тюрьме, куда попал за несогласие со взглядами Лысенко. Вавилова поддержали все крупп^хе советские генетики. После Второй мировой войпы власти вынудили остальп^1х советских биологов отказаться от генетики, как ее понимали во всем остальном мире. И только спустя некоторое время после смерти Сталина взгляды Лысенко подверглись критике. Но результаты подобной политики для советской пауки оказались, естественно, губительп^хми.
