Это переложение ответственности с плеч партийных хозяйственников на плечи специалистов и квалифицированных рабочих имело чрезвычайно серьезные последствия.
С 1930 – 1931 г. началось повальное бегство технических сил в такие области, где не надо было иметь ни малейших технических познаний и где не требовалось никакой личной ответственности. Старшие инженеры стремились устроиться копировальщиками и чертежниками в малых предприятиях или сторожами на строительных площадках. Великолепно обученные плановики и экономисты, даже высшие работники плановых органов устраивались во всевозможных учреждениях переписчиками или конторщиками.
Когда, после катастрофических последствий этого «бегства от ответственности», обнаружился чудовищный недостаток технических сил и государство провело строжайшую проверку прошлой жизни и образования всех советских работников, – сбежавших специалистов можно было найти даже на постах простых милиционеров. Тем же путем шли и квалифицированные рабочие.
Было выработано специальное законодательство, на основании которого отчаявшихся советских специалистов снимали с работы отовсюду, где бы они ни скрывались, снова назначали на ответственные посты и, под страхом строжайших наказаний, заставляли вернуться к той деятельности, которую они добровольно покинули.
Таким образом, подготовка и знания интеллигенции и квалифицированных рабочих стали для них роковыми в самом буквальном смысле этого слова.
К концу 1931 г. все советское хозяйство находилось в состоянии полнейшего хаоса. Один спец сменял другого, один директор или заведующий заменялся другим. Для многих крупных, вновь построенных предприятий долгое время совершенно невозможно было найти подходящих людей для технического руководства.
Дело зашло еще дальше.
В начале 1931 г. на тайной конференции высших партийных органов, на основании ряда примеров было установлено, что в большинстве случаев утвержденные центральными органами планы на местах по приказу местных партийных руководителей были коренным образом изменены без согласия центра. Денежные средства, отпущенные Москвой для этих строек, были использованы совсем на другие надобности.
Было установлено, что те средства, которые были отпущены для ускоренной постройки промышленных предприятий, зерновых силосов, складских и транспортных помещений и пр., часто использовались для стройки объектов местного значения, как кино, театры, клубы, спортивные площадки, бани и т. п.
По финансовым планам центра ни в каком случае нельзя было возводить такие постройки за счет центрального бюджета, а только за счет местных средств.
Конечно, такие самовольные действия часто вели к катастрофическим результатам.
На тайных партийных собраниях совершенно открыто признавалось, что при таких постоянных произвольных изменениях плана строительства и нарушениях бюджетной дисциплины со стороны местных представителей власти не может быть и речи о каком-либо плановом и упорядоченном строительстве советской промышленности.
Но и здесь господствовал тот же страх личного террора со стороны местных властителей. Ни одно строительное управление не рисковало выступить против них.
В каждой отдельной области хозяйства можно проследить, как причины красного хозяйственного хаоса вырастали не только из невежества, мании величия и безответственности, но также из указанной выше агрессивной внешнеполитической позиции СССР.
Я хочу при доказательствах этого факта ограничиться только областью моей специальности, лесным хозяйством, и в остальном сослаться на неизвестные вообще тайные причины коллективизации крестьянства.
Разбазаривание сырья и демпинг
Когда в 1928 – 1931 гг. я производил свои лесные обследования, я увидел, до чего легкомысленно, равнодушно, даже больше того, преступно разбазаривали советские владыки сырьевые богатства СССР.
Тысячи сосланных крестьян занимались на лесных разработках гигантскими заготовками железнодорожных шпал.
К немалому моему удивлению, я должен был констатировать, что отдельные шпалы, толщиной в 12 см, просто вырубались топором из кругляка в 25 – 30 см диаметром. Таким образом, из каждого бревна 50 – 60% уходило на щепу.
Я указал, что будет гораздо проще разрезать кругляки шпальной пилой на две части и потом обрабатывать нужную гладкую поверхность топором.
На это мне показали техническую инструкцию, в которой соответствующие центральные учреждения лесного ведомства предписывали вырубать шпалы только колуном или топором.
Мне пришлось затратить много усилий, чтобы, по возвращении в Москву, настоять на прекращении, – по крайней мере, на бумаге, – этого бессмысленного разбазаривания сырья. Но на практике, как я убедился при последующих обследованиях, не изменилось, конечно, ничего.
Если принять во внимание, что в СССР уже с 1925 г. вырабатывалось в среднем 25 – 30 миллионов шпал, а позже до 50 миллионов, то можно себе представить, какая чудовищная масса такого ценного лесного сырья была бессмысленно растрачена за это время.
Но и в других областях лесного хозяйства велась такая же хищническая эксплуатация. В течение нескольких лет были разорены гигантские и ценные лесные области. В 1923 – 1924 г. еще можно было доставлять большую часть нужной лесной массы – около 40 миллионов кубометров в год – из мест, лежащих в 1 – 3 километрах от ближайших железнодорожных станций или сплавных пунктов. Но уже зимой 1929/30 г. лес приходилось привозить за 15 километров, потому что в более близких к транспортным путям местах все пригодные виды леса были в буквальном смысле слова выкорчеваны.
Те леса, которые подвергались такой «разработке», после окончания зимних лесных работ были почти недоступны. Вдоль и поперек лежали друг на друге стволы. До трех четвертей срубленного леса оставалось лежать на земле, так как стволы были слишком тонки. Потом эти обесцененные древесные массы сжигались для «очистки» лесных площадей. Таким образом, возникали гигантские лесные пожары, истреблявшие на несколько поколений вперед многие миллионы кубических метров драгоценного высокоствольного леса, этого огромного национального богатства.
При самой скромной оценке можно утверждать, что бессмысленно и бесполезно сгноенные и сожженные массы древесины, во всяком случае, в два раза превышали использованное дерево.
Добыча 1931 хозяйственного года была равна 250 миллионам кубометров. Если прибавить к этому обычные потери, то получится, что в действительности было вырублено больше 500 миллионов кубометров. А так как известно, что гектар русского нетронутого леса дает в среднем не больше 300 кубометров древесины, то добыча или вырубка 250 миллионов кубометров означала обнажение более 1,5 миллиона гектаров. Если бы на такой же основе велось лесное хозяйство, например, в Финляндии или в Германии, то это означало бы, что в Финляндии, с ее 9 миллионами гектаров леса, и в Германии, с ее приблизительно 12 миллионами, в 6 – 8 лет было бы вырублено все до последнего дерева.
