В результате Волтерсу поручили экспертизу уже разработанных чертежей вокзала. Вокруг проекта вокзала началась закулисная борьба, которая сделала Волтерсу более или менее ясной смысл и роль различных организаций, в частности ГПУ, партии и профсоюзов.
Волтерс с интересом описывает структуру советских предприятий. Во главе стоит «треугольник» – директор, секретарь парторганизации и председатель профкома. Все – члены партии. Рядовые члены партии образуют что-то вроде полицейских частей, строго контролирующих исполнение распоряжений ЦК. Члены партии так распределены, чтобы в каждой рабочей группе от 5 до 20 человек был один партиец. Рядовые трудящиеся объединены профсоюзом. В неделю проходит от двух до трех профсоюзных собраний, на которых трудящиеся исправно голосуют за повышение норм и увеличение «добровольных» выплат государственных займов, достигающих 12% зарплаты.
Волтерса поражает «любовь русских к собраниям» и радость, с какой встречалось любое падение начальственных персон.
Конечно, это не национальные традиции. Волтерс наблюдает советских людей в том состоянии, в которое их привели 15 лет советской власти и, главное, последние пять лет сталинской индустриализации. Это радость рабов, которые в падении надсмотрщиков, таких же рабов, как и они, но только более привилегированных, видят моральную компенсацию собственных несчастий. На одном из профсоюзных собраний ответственными за невероятные затяжки с проектированием и строительством вокзала были объявлены два ведущих инженера. «Трудно описать, с каким злорадством и удовольствием все в течение вечера топтали обоих инженеров, которые были виновны и невиновны так же точно, как и все прочие. Иногда их поносили, чтобы скрыть собственную вину. Защищаться было бессмысленно, и через 24 часа обоих уволили, естественно отобрав у них продуктовые карточки»
[19].
Вечерние собрания и конференции отнимали безумно много времени. Они назначались обычно часов на шесть вечера, начинались с двухчасовым опозданием и не приносили никаких результатов. Произносились бесконечные речи, причем каждый оратор считал нужным повторить сказанное предыдущим. Больше всех говорили те, кто меньше всего понимал в обсуждаемом предмете. Даже если речь шла о вполне деловых вопросах, удержаться в теме было практически невозможно: «Если обсуждается, к примеру, расположение санитарных узлов на вокзале, то длится это недолго, вскоре начинается дискуссия о том, действительно ли ватерклозет – английское изобретение или больше немецкое, поскольку в Германии ватерклозетов больше, чем в Англии – по статистике. Кто-то замечает: «По статистике – это же смешно. Статистика никогда не бывает верной, особенно в капиталистических странах». Затем речь заходит о капитализме, о коммунизме, о Красной армии, о неслыханном обращении японских промышленников с китайскими кули. Разговор возбужденный, кто-то гневается, кто-то смеется, все крутят сигареты и ни к чему не приходят»
[20].
«Читайте газеты!»
Рудольф Волтерс был достаточно общителен, доброжелателен и любопытен, чтобы, минимально освоив язык, завести себе множество советских знакомых. Его непрерывно приглашали в гости, и он сам принимал гостей в своей роскошной, то есть предоставленной ему одному, комнате. Традиционное гостеприимство русских, которое Волтерс не забывает отметить, ограничивалось чудовищной бедностью. Стандартное угощение – немного черного хлеба, селедка и водка. Гостей Волтерса поражали привезенные им самые обыкновенные иностранные вещи. Волтерс получал иногда посылки из дома с сигаретами и был потрясен тем, с какой радостью его русские знакомые получали в подарок пустые пачки из-под сигарет с фольгой. Он даже написал домой, чтобы ему присылали пустые пачки. Впоследствии, когда перед отъездом из Новосибирска весной 1933 г. он должен был срочно согласовать со множеством инстанций законченные проекты, запас пустых пачек из-под сигарет сильно ускорил дело.
Со времен революции прошло 15 лет, с начала индустриализации, уничтожившей хрупкое благополучие, которое сложилось благодаря НЭПу к середине 20-х гг. – пять. Однако люди, которых описывает Волтерс, кажется, ни о чем не помнят и не представляют себе иной жизни, чем та, которую ведут. И не представляют себе иных общественных отношений.
Волтерс с состраданием описал странное общество, состоящее как бы из одних инфантильных подростков. Члены этого общества лишены свободы воли, свободы выбора, чувства собственного достоинства и, кажется, не понимают, что такое бывает вообще. Начальство состоит из таких же подростков, только облеченных доверием.
Фантасмагорические планы грядущих успехов плохо состыковывались в сознании собеседников Волтерса с катастрофической реальностью. Однажды Волтерс поехал на трехдневную экскурсию по Оби на старом пароходе. Раньше он назывался «Екатерина», а теперь «Дзержинский» («В честь знаменитого организатора транспорта», – уточняет Волтерс. Скорее всего, это тонкая ирония; вряд ли он мог не знать о том, кем был Дзержинский в первую очередь). На главной палубе располагались каюты 1-го и 2-го класса. Среди пассажиров было много партийцев, военных и сотрудников ГПУ. Нижняя палуба была плотно забита массой нищих, оборванных людей. Волтерс пишет, что теперь это зрелище уже не казалось ему таким ужасным, как в первые дни пребывания в Сибири. В спасательных шлюпках зайцами ехали бездомные дети. Каждый день матросы под смех и оживление публики устраивали налеты на их убежища.
На пароходе Волтерс встретил профессора медицины Томского университета, который ехал на Алтай выбирать место для нового курорта. Это убежденный партиец, с гордостью носящий на груди орден, который, как замечает Волтерс, приносил ему 40 рублей ежемесячной прибавки к зарплате. Профессор показал сделанный им самим роскошный проект нового курорта с бассейнами, фонтанами, гостиницами и музыкальными площадками.
– Да, – подмигнул он мне, – еще пара лет, и мы и здесь обгоним Европу. На Алтае есть все мыслимые минеральные источники. Не хватает только пары железнодорожных линий.
Я знал, как обстоит дело с железнодорожными линиями на Алтае и вообще в СССР, и промолчал.
– Выпьем за строительство социализма. – Он чокнулся со мной стаканом водки, и я невольно подумал о пролетариях на нижней палубе, на чьих спинах мы, пассажиры первого класса, сидели.
– Взгляните на рыбаков вон там на берегу, которые должны ловить рыбу согласно московским планам, – сказал я. – Они тоже верят в социалистический рай? Они ждут уже пятнадцать лет исполнения своих желаний, товарищ профессор, и сегодня им приходится хуже, чем раньше. Конечно, им и раньше было не позавидовать, им нужно было ловить рыбу и ее продавать; но пара копеек имела все-таки смысл, они могли даже если и не многое, но кое-что купить. Сегодня, как и раньше, они ловят рыбу, но теперь они должны выполнять предписанный им слишком высокий план, а деньги, которые они получают, не имеют цены.
– Дорогой товарищ, почитайте вы, наконец, газеты! Как счастливы эти люди! И как счастливо будут жить их дети и внуки! Собственно, мы этого уже достигли. Первого января, когда начнется второй пятилетний план, уровень жизни этих людей увеличится втрое. Сталин это четко сказал. Вы должны читать газеты. То, что вы видите своими глазами, создает у вас неправильное представление о нашей системе!»
[21]
