Словесно ИСО приказывало Чернявскому размещать всех священников, ксендзов, раввинов на нарах, устроенных в бывшем алтаре: пусть они втихую Богу молятся, – хохотали чекисты. А вместе с духовными лицами ИСО приказывало Чернявскому помещать в алтаре десятка два отпетой «шпаны». Если в 13-й роте таких не оказывалось, то ИСО присылало их специально для этой цели из других рот. «Шпана» эта ходила обыкновенно раздетой – в одних кальсонах, только в рубашке, а иногда и буквально голыми. Чернявский подстрекал их «банить» по ночам священников, красть у них вещи, ругаться при них «в Бога» и вообще всячески издеваться над ними. Если кто-нибудь из священников осмеливался жаловаться на них Чернявскому, последний отправлял жалобщика в карцер, а официально писал в рапорте, что такой-то «длинногривый» посажен в карцер за «стукачество» или за «будирование масс».
Беспрерывный в течение круглых суток гам и шум в огромном гулком здании, кощунственная отвратительная ругань, мордобитие, грязь, недоедание, непривычная и непосильная работа, а главное – невыносимые моральные условия, являются причиной многочисленных случаев сумасшествия и самоубийств в 13-й роте.
В 13-й роте новые заключенные находятся месяца два-три. Затем опасные каэры переводятся в 14-ю роту и в ней находятся годы.
14-я рота. Она помещается в другом бывшем соборе, метрах в ста от 13-й роты, называется «запретной» и служит местом постоянного пребывания заключенных, способных, по мнению ИСО, к побегу. Главный контингент ее составляют интеллигенты и лица духовного звания. Кроме того, в ней, в течение нескольких лет, было много туркмен и киргизов. Командиром роты в мое время был некто Сахаров Владимир Алексеевич – сам из каэров, бывший офицер.
Заключенные 14-й роты находятся под непрерывным и неослабным надзором командира роты и командиров взводов. Даже в «центроуборную» их водят под конвоем. Они не имеют права выходить на работы вне стен кремля и работают на самых тяжелых и грязных работах. Из наиболее интеллигентных заключенных 14-й роты в 1929 г. был организован ассенизационный обоз.
В мое время в этой роте находилось человек двести пятьдесят туркмен, но думаю, что теперь уже ни одного из них в живых не осталось: туркмены не выносят соловецкого климата и за время моего пребывания в СЛОНе не было дня, чтобы не умирало двух-трех туркмен. Сосланы они были по обвинению в басмачестве или как «баи», то есть богачи и «кулаки». Вспоминается еще один монах, очень старый, лет восьмидесяти пяти (может быть, и старше), весь седой и совершенно слепой. Другой, такой же старый, но зрячий монах водил его, под конвоем дневального, в «центроуборную». Сослан он был на 10 лет за «антисоветскую агитацию», выражавшуюся в том, что, живя где-то в глухой провинции, он деятельно проповедовал учение Христа.
В 1929 г. всем священникам 14-й роты через командира роты Сахарова было предложено остричься и снять рясы. Многие отказались сделать это, и они были отправлены на штрафные командировки. Там чекисты с мордобитием и кощунственной бранью остригли их насильно наголо, сняли с них рясы, одели в самую грязную и рваную одежду и отправили на лесные работы. Польских ксендзов тоже переодели в такую одежду и отправили в лес. Вообще надо сказать, что польским гражданам в СЛОНе достается больше, чем лицам других национальностей. При малейшем политическом осложнении с Польшей их сейчас же начинают всячески прижимать: они идут в карцеры или на штрафные командировки, где надзиратели быстро доводят их до «загиба».
Карцер и глиномялка. Соловецкий карцер находится в кремле, рядом с южными кремлевскими воротами. Он причислен к 11-й роте, именующейся «ротой отрицательного поведения». Ее командиром был одно время Воинов, и он, как никто до и после него, издевался над сидящими в карцере.
По слоновским порядкам, как только заведующий карцером появлялся на пороге, полагается подавать команду: «Карцер, смирно! Встать!» Заключенные, раздетые до белья и ослабевшие (они получают в карцере только 300 граммов хлеба в сутки, а горячую пищу только два раза в неделю), лежат на цементном полу. Если кто-либо из них не сразу проснулся или просто не успел достаточно быстро вскочить и стать в строй, Воинов поднимал их яростными пинками ноги, а потом в наказание обязательно отправлял в глиномялку или вонючую уборную. О глиномялке скажем ниже, а в уборной Воинов заставлял его нагнуться, засунуть голову в дыру над ямой и так стоять несколько часов. Бывали случаи, что заключенные при этом лишались сознания с застрявшей в дыре головой. Помню случай: в карцере сидел заключенный Корнеенко, украинец. Посажен был за неоднократное невыполнение урока. Корнеенко настолько изголодался (и до карцера, и в карцере), что решил из карцера бежать, чтобы достать у своих знакомых «хоть кусочек», как он говорил, хлеба. Когда из карцера выпустили его оправиться, он спрыгнул в яму, очутился по пояс в нечистотах, но все-таки из ямы выбрался благополучно. Кое-как очистив себя, он пошел по темным местам доставать хлеб. Но не успел дойти до своих знакомых, как выводной чекист Брук задержал его и доставил обратно в карцер. Воинов велел ему раздеться донага и поставил его в глиномялку. В глиномялке оказалось ведро для доставания воды для глины из Святого озера (теперь оно называется «Трудовое озеро»). Корнеенко снял с него веревку и повесился на крюке в стене. Так его и нашли – висящего над глиной, совершенно голым, с приставшей к худым ногам глиной.
Я пришел однажды в соловецкий карцер, желая лично видеть условия, в которых там содержатся заключенные. Чтобы не всполошить заключенных зычной командой дежурного «Карцер, смирно. Встать», я вызвал дежурного по карцеру наружу и сказал ему, чтобы он никаких команд не подавал. Войдя затем в коридор карцера, я открыл потихоньку «волчок» в двери и начал наблюдать.
В карцере, рассчитанном максимум на 30 человек, их находилось не менее 80. Все они лежали вповалку на холодном цементном полу, тесно прижавшись друг к другу. Там лежали крестьяне, каэры, беспризорные и два старых священника. Все они были полуголые – одежда с сажаемых в карцер всегда снимается; собственная возвращается по выходе из карцера, а казенная отнимается совсем, и заключенный, не имеющий собственной одежды, выходит из карцера в одном белье даже на мороз.
Как раз в это время им принесли обед – пшенную кашу в грязном деревянном ушате. Староста камеры велел всем стать в очередь и начал раздавать ее. У большей части заключенных не во что было ее брать, и они получали ее в пригоршни, в подолы грязных и вшивых рубашек, в засаленные шапки. Когда «обед» был роздан, вокруг ушата на полу образовалось кольцо просыпанной каши, и, когда ушат вынесли, заключенные – поистине как шакалы! – бросились собирать ее руками с пола и вместе с грязью быстро запихивать себе в рот. Староста камеры, сам заключенный, принялся «наводить порядок», разгоняя их коленкой, кулаком, ногой. Поднялся шум. Его услышал Воинов, открыл дверь карцера, влетел тогда и начал избивать всех, виновных и невиновных, плетью, висевшей у него всегда у пояса. Потом, по указанию старосты камеры, выделил пять «особенно виновных» и поставил их в глиномялку.
Глиномялка является как бы отделением карцера. Она представляет собой абсолютно темный и сырой подвал, вырытый под южной стеной кремля. На дне ее лежит полуметровый слой глины, которую заключенные месят ногами для строительных работ. Зимой глина замерзает; тогда на нее ставят маленькие железные печки, оттаивают и заставляют заключенных месить... С попадающих в глиномялку снимают буквально все, и совершенно голые – зимой и летом – они по нескольку часов стоят в мокрой глине по колено... Глиномялка законно пользуется широкой и страшной славой в Соловках. С ней конкурирует только «Овсянка», а превосходит ее только слава «Секирки».
