А жизнь в этой новой рекламной обстановке шла прежняя: один из голодных заключенных ухитрился при раздаче хлеба получить два пайка. Командир 14-й роты Сахаров и командир взвода Колот завели его в «красный уголок» 14-й роты и так избили, что он оглох на правое ухо. Сам Сахаров, с тряпкой в руках, вытирал потом кровь с пола «красного уголка». На другой день один из заключенных 14-й роты написал об этом случае заметку в стенной газете, и ИСО срочно отправило его на командировку «Овсянка». Сахарову же за истязание заключенного ИСО не сказало ни слова. Рощупкин, помощник начальника ИСО 1-го (в то время, а теперь 4-го) отделения СЛОНа, помню, сказал по этому поводу: «Максим Горький – это одно, а лагерная дисциплина – это другое. Если мы ради Максима Горького так или иначе накажем Сахарова, от этого уронится авторитет ротных командиров. Максим Горький у нас пробудет день-два, а Сахаров будет работать 10 лет»...
Товарищ Максим приехал на Соловки 20 июня 1929 г., а уехал 22 июня. К пароходу было подано несколько фаэтонов, и Горький вместе с слоновским начальством поехал в так называемый «биосад», находящийся в четырех километрах от Кремля. Там Максима, конечно, обильно угощали и в приветственных речах бесстыдно и безгранично льстили его самолюбию. На другой день товарищ Максим посетил кирпичный завод, посмотрел во 2-м отделении (того времени) Муксольма чекистских коров и лошадей; побывал в «центролазарете», где он, между прочим, сказал выстроившимся в чистеньких белых халатах сестрам милосердия из заключенных: «Что это вы выстроились, точно на парад? Я хотел посмотреть вашу повседневную жизнь». Вечером он был в соловецком театре на концерте.
На концерт были допущены только чекисты и так называемые «стукачи» (доносчики), ни одного рядового заключенного там не было.
К приезду Горького была организована специальная «детская колония» для беспризорных. Все несчастные, полуголые подростки были одеты в казенное обмундирование. Для них был оборудован барак с настоящими постелями. На кремлевской садовой площадке были расставлены столики и скамеечки «для отдыха заключенных». Все было инсценировано совершенно по тому же образцу, как для кинофильма «Соловки».
Как только Максим Горький уехал, все приняло прежний вид – свой настоящий вид, о котором Максим Горький или не имеет понятия, или имеет, но молчит...
Я обращаюсь к вам, господин Горький, и спрашиваю: видели ли вы хотя бы одну слоновскую командировку? Были ли на месте хотя одной вновь открытой командировки? Были ли на Конд-острове? Посетили ли штрафной изолятор «Секирку»? Посмотрели хотя один слоновский «крикушник»?.. Показали ли вам чекисты свой следизолятор на острове Соловки? Ходили ли вы смотреть островной карцер и его отделение – глиномялку? Водили ли вас чекисты на Голгофу и видели ли вы там женщин, одетых в одни грязные мешки с прорезанными для рук и головы дырами?.. Посмотрели ли, как работают в лесу заключенные, какие уроки им задают, как их там кормят, как бьют, как ставят на пеньки, а они, совершенно обессилевшие, сотни раз выкрикивают на нем: «Я филон! Я филон!» Сказали ли вам чекисты, сколько всего в СЛОНе погибло людей...
Нет, господин Горький! Ничего этого вы не видели, не знаете и не постарались узнать. А может быть, вы знаете, догадываетесь, но молчите, торгуя своим пером, как проститутка телом?
Не знаю – были ли вы настолько глупы или настолько подлы, но в печати после своего визита вы заявили, что «Соловки» произвели на вас впечатление «санитарной станции»!.. О, как бы я был рад, если бы вы когда-нибудь попали на эту станцию в качестве заключенного! И как вы достойны этого заключения за свое перо, служащее по глупости или подлости чекистам!
В заключение могу сказать, Горький, как слоновские чекисты потешались над вами. Когда было приказано кожевенному заводу отобрать самые лучшие нерповые шкурки, чтобы подарить их вам на память о Соловках, чекист Новиков Александр, бывший в то время начальником Конд-острова, взял ваши шкурки для шубы своей молодой жены, а для вас оставил похуже. Рассказывая об этом «товарообмене» в ИСО, он улыбался и объяснял: «Зачем этой старой перечнице такие хорошие шкурки? Все равно он скоро подохнет. Лучше я из них сошью шубу своей молодой жене».
Другие чекисты из ИСО хохотали и хвалили предприимчивого товарища: «Молодец, Шурка! Правильно! Умный парень! Зачем, на самом деле, этому (следовало непечатное определение вас) хорошие шкурки!»
Смертность в СЛОНе. Закончу свое описание СЛОНа тем же, чем кончается крестный путь заключенных в нем, – смертью. Приведу цифры о количестве преждевременно и в великих страданиях умерших там на пользу и радость чекистов всех рангов и званий. Их, этих умученных, во славу и честь «мировой, социальной революций», было во всех Северных лагерях особого назначения ОГПУ:
в 1925 г. – 18 350;
в 1926 г. – 14 758;
в 1927 г. – 29 450;
в 1928 г. – 48 932;
в 1929 г., – 72 000.
Всего за пять лет умерших, убитых и наложивших на себя собственные руки было:
183 490 человек!..
Людей этих нет, они умерли в страданиях, которых мы здесь не можем себе представить, а продукт их труда – лесной материал, вероятно, еще цел: он здесь, за границей России. Может быть, сейчас, когда я это пишу, в домах, выстроенных из этого леса, люди танцуют, смеются, поют, влюбляются, женятся... Может быть, сейчас дети европейских и американских купцов, торгующих с коммунистами, катаются в автомобилях, купленных на деньги от торговли этим лесом...
Мутится в голове и цепенеет сердце от этого сопоставления.
