Массовые аресты, расстрелы и депортации в отношении широких слоев населения страны в 1930 г. дополнялись кампаниями дискредитации и кадровыми чистками в высших эшелонах власти. Основными объектами сталинских атак по-прежнему были «правые», как изгнанный из Политбюро Бухарин, так и сохранявший свои формальные позиции в Политбюро и СНК Рыков. По мере того, как дела в стране становились хуже, Сталин прибегал к более жестким и радикальным методам расправ с оппонентами. Если на первом этапе борьбы с «правыми» Сталин обвинял их в беспринципных подпольных контактах с зиновьевцами (что отчасти было правдой), то в 1930 г. он разыгрывал более зловещую карту косвенной причастности оппозиционеров к «политическому террору» и «вредительству». Под тщательным контролем Сталина ОГПУ фабриковало многочисленные дела об «антисоветских организациях», в планах которых так или иначе в качестве союзников фигурировали лидеры «правого уклона». Консолидации власти Сталина способствовала фабрикация дела Сырцова-Ломинадзе. Заключительным аккордом этой кампании было изгнание из Политбюро и снятие с поста председателя СНК СССР в декабре 1930 г. А. И. Рыкова.
Несмотря на общее усиление репрессивной политики, на данном этапе пока еще наблюдались двойные стандарты ее применения. Оппозиционеров Сталин пока не обвинял (как он это сделает через несколько лет) в прямом участии в «террористических организациях». На них возлагалась моральная ответственность за поощрение «террора» и «вредительства». Потеряли свои посты, но остались на свободе участники «организации» Сырцова-Ломинадзе. Сохранявшиеся традиции и процедуры «коллективного руководства» и «внутрипартийной демократии» предусматривали определенную лояльность по отношению к заслуженным членам партии, пусть даже впавшим в «ересь». Сталин на данном этапе должен был считаться с такими традициями и наличием Политбюро как коллективного органа высшей власти. Как показали дальнейшие события, сложившаяся в 1929–1930 гг. модель «коллективного руководства», возглавляемого единым лидером, не смогла противостоять единоличной диктатуре. Тем не менее механизмы функционирования этой модели заслуживают специального рассмотрения, что будет сделано в следующей главе.
Глава 2
ВЛАСТЬ В УСЛОВИЯХ КРИЗИСА. 1931–1932 гг
Жестокий кризис, непрерывно нараставший с началом сталинской революции сверху и достигший высшей точки в голоде 1932–1933 гг., окончательно доказал преступность и бесперспективность сталинской политики. Деградация сельского хозяйства, провал планов форсированной индустриализации, нарастание социальной напряженности ставили под вопрос жизнеспособность режима и политическую состоятельность самого Сталина. И хотя репрессии и принуждение оставались сутью сталинского ответа на кризис, периодически, под нажимом обстоятельств, руководство страны предпринимало «умеренные» маневры, идя на некоторые уступки во имя сохранения принципиальных основ «генеральной линии». Эти колебания вызывают закономерные вопросы о механизмах принятия решений, авторстве и мотивах «реформ» и инициаторах террора, о взаимоотношениях Сталина и его соратников в условиях кризиса, наконец, о соотношении реализованных и упущенных вариантов выхода из кризиса. Попытка исследования этих проблем предпринята в данной главе.
Провал политики скачка
Первый этап сталинской революции, завершение которого условно можно датировать концом 1930 г., вполне выявил ее разрушительный характер. Существовало много причин для того, чтобы задуматься о насущной необходимости корректировки курса и отказа от сверхрадикальных методов «модернизации». Явный провал первого этапа насильственной коллективизации уже заставил сталинское руководство предпринять относительное отступление. После массового выхода крестьян из колхозов весной 1930 г. коллективизация проводилась относительно осторожно. Достигнув в период штурма на 1 марта 1930 г. 57 %, уровень коллективизации в последующие месяцы снижался. На 1 сентября 1930 г. он достиг низшей точки в 21,5 %.
Осенью под давлением сверху начался рост, однако относительно небольшой. К концу 1930 г. в колхозах числилось 25,9 % крестьянских хозяйств
[169]. Хотя хлебозаготовительная кампания 1930 г. вновь была чрезвычайно жестокой, из деревни, несмотря на хороший урожай, изъяли меньше зерна, чем в последующем неурожайном 1931 г.
[170]
Куда менее осторожно сталинское руководство вело себя в индустриальной сфере. Капитальные вложения в новое строительство совершенно бездумно и без всяких расчетов нарастали на протяжении всего 1930 г. Результаты не заставили себя ждать. В декабре 1930 г. председатель ВСНХ Г. К. Орджоникидзе представил в Политбюро крайне тревожные материалы об итогах промышленного развития
[171]. Главной проблемой, ставившей под сомнение всю политику индустриального скачка был невероятно большой рост средств, «увязших в незаконченном строительстве». По весьма приблизительным данным, охватывающим 70–80 % промышленности, в 1928/29 хозяйственном году
[172] при капитальных вложениях 1,89 млрд руб. в эксплуатацию были введены объекты стоимостью 1,5 млрд, в 1929/30 г. соответствующие показатели составляли уже 2,99 и 1,6 млрд руб. В результате на 1 октября 1930 г. в промышленном строительстве увязло около 3 млрд руб, а вместе с оборотными средствами 4 млрд. Причем Орджоникидзе признавался, что эти данные ориентировочные, а на самом деле реальная ситуация в индустрии в силу принятого метода форсированной индустриализации не поддавалась учету. Целый ряд ключевых объектов, таких как Магнитогорский и Кузнецкий металлургические комбинаты, Нижегородский автозавод, Бобриковский химкомбинат строились без готовых проектов. Во многих случаях, говорилось в записке, «деньги расходуются без всяких смет», что вело к преувеличению затрат. «Отчетность чрезвычайно слаба и запутана. До сих пор никто не может сказать, сколько стоила постройка Сталинградского тракторного завода».
Растущие планы не были обеспечены ресурсами. Например, в планы на 1931 г. были включены фонды чугуна, который предстояло выплавить на Магнитке. По расчетам, печи должны были войти в строй 1 октября 1931 г, однако еще в декабре 1930 г., как признавался Орджоникидзе, не был готов ни проект Магнитки в целом, ни чертежи доменных печей. Расточительная индустриализация была возможна благодаря закупкам огромного количества оборудования и материалов за границей. О рациональности этих закупок и их реальном использовании никто не думал.
Неразбериха и крайняя неэффективность были вполне ожидаемым результатом сталинского метода скачкообразной индустриализации. Отсутствие реальных методов контроля за деятельностью предприятий и строек вело к хаосу и пустой трате ресурсов, оплаченных лишениями большинства населения страны. Размазанные по многим объектам деньги и оборудование не давали отдачи. Огромные капитальные вложения в тяжелую промышленность, сделанные с огромным напряжением в 1929–1930 гг., в значительной мере были заморожены в незавершенных стройках. Все это ярко демонстрировало правоту «правых», призывавших к осторожности и рассчитанным темпам. Но именно по этой политической причине Сталин не желал сделать очевидный и вполне осознаваемый шаг: притормозить наращивание капитальных вложений и сосредоточиться на пусковых объектах. На такие меры сталинское руководство пошло позже, когда ресурсов для продолжения сверхфорсированной индустриализации не осталось, а провал первой пятилетки стал свершившимся фактом
[173]. В конце же 1930 г., не встречая противодействия, сталинская группа приняла курс на продолжение политики скачков. Декабрьский пленум ЦК ВКП(б), снявший Рыкова с поста председателя правительства, утвердил на 1931 г. безумные показатели прироста промышленной продукции — 45 % (которые в реальности не были достигнуты и наполовину). До 50 % всех хозяйств предлагалось согнать в 1931 г. в колхозы
[174]. Выступая на пленуме, первый секретарь Северного крайкома ВКП(б) С. А. Бергавинов назвал план 1931 г. объектом «генерального штурма». «Мы должны взять боевым штурмом этот хозяйственный “Перекоп” любыми силами и любыми средствами», — восклицал он
[175] Сталинская революция продолжалась, обрекая страну на продолжение трагедии.
