Кампания борьбы с «национальной контрреволюцией» в период голода в той или иной мере захватила все республики и национальные образования СССР. По своей сути она имела тот же характер, что и выявление «контрреволюционных кулацких организаций» и других «врагов» в преимущественно русских областях. Рост репрессий был ответом сталинского руководства на кризис и нарастание социальной нестабильности. Особый акцент на борьбе с украинской «контрреволюцией» и «украинизацией», как питательной средой «контрреволюции», объяснялся тем исключительным положением, которое занимали Украина и Северный Кавказ в советском государстве в целом, и той конкретной ситуацией, которая возникла в этих двух ключевых регионах СССР в период голода, в частности. Данные о хлебозаготовках дают некоторое представление об этой ситуации
[353]:
Как видно из таблицы, из урожая 1931 г. Украина и Северный Кавказ обеспечили более 46 % всех заготовок зерна. Именно от этих основных житниц страны зависело количество зерна, имеющегося в руках государства. Но именно они в хлебозаготовки 1932/33 г. дали огромное снижение сдачи хлеба для государства. Несмотря на драконовские меры, и Украина, и Северный Кавказ дали хлеба более, чем на 40 % меньше, чем в предыдущем году. Положение спасали другие зернопроизводящие области — прежде всего Западная Сибирь и Средне-Волжский край, которые значительно перевыполнили свои планы. В результате если из урожая 1931 г. Украина и Северный Кавказ дали 46 % зерна, то из урожая 1932 г. — только 33 %. Все эти данные объясняют требования Сталина к Украине и Северному Кавказу — он хотел получить «свой» хлеб и был взбешен огромным снижением поставок именно в этих двух ключевых сельскохозяйственных регионах. Требование продолжить несмотря ни на что и любыми способами реквизиции в голодающей Украине и Северном Кавказе и сравнительная «мягкость» хлебозаготовок в других регионах были, несомненно, связаны с уровнем выполнения планов.
Страшный голод и многомиллионные жертвы были ужасным, но самым очевидным доказательством того, что в украинской и северо-кавказской деревне просто не было того хлеба, который требовало от них сталинское государство. Однако эта логика, как уже говорилось, не устраивала Сталина. Отсутствие хлеба он объявил результатом саботажа крестьян и низовых работников, результатом войны крестьян против советской власти. Государству нужен был хлеб, и Сталина не интересовало, сколько крестьян в результате реквизиций умрет от голода. Дополнительным оправданием этой политики, а также фактором, вызывающим опасения по поводу политической стабильности, были традиционно сильные антисоветские и антиколхозные настроения на Украине и Северном Кавказе. Теорию заговора «петлюровцев», развиваемую Сталиным в 1932–1933 гг. определенно подпитывала память о том, что Украина и Северный Кавказ в годы Гражданской войны были областями высокой концентрации антибольшевистских сил. Сталин и его соратники постоянно утверждали, что организации, противостоящие большевикам в 1918–1920 гг., сохранили в подполье свои кадры, и именно они выступают организующей силой саботажа хлебозаготовок и антиколхозной агитации
[354]. Совсем немного времени прошло с тех пор, когда именно украинские крестьяне выступали главной движущей силой антиколхозной войны весны 1930 г. Неоднократные волнения вспыхивали на Украине и Северного Кавказе и в 1931–1932 гг. Дополнительным поводом для опасений по поводу Украины, как уже говорилось, было ее пограничное положение и фактор Польши.
В общем, как точно отмечает X. Куромия, Сталин подозревал всех крестьян, но «украинские крестьяне были под двойным подозрением, и как крестьяне, и как украинцы, в то время как русские крестьяне находились под подозрением только как крестьяне»
[355]. Именно на Украине и Северном Кавказе в наибольшей мере соединились два мощных репрессивных потока периода кризиса: насильственные хлебозаготовки и национально-политические чистки.
В свете всех изложенных фактов, большой голод предстает как трагедия, вызванная как некоторыми объективными факторами, так и, главным образом, вполне рассчитанными и осознанными действиями или бездействием сталинского правительства. С одной стороны, доведя кризис до крайних пределов, Сталин существенно ограничил возможности государства в смягчении голода. С другой — ярко выраженные антикрестьянские настроения сталинской верхушки и обострившиеся в условиях кризиса опасения социальной дезорганизации и активизации антисоветских сил, прежде всего национальных движений, стимулировали усиление репрессивного курса и нежелание оказывать голодающему крестьянству даже ту минимальную помощь, которую государство могло бы ему оказать.
Эти принципы сталинской политики в период голода были универсальными, хотя проявляли себя с разной степенью интенсивности в разных районах и республиках СССР. Именно эти колебания интенсивности (несомненно, требующие дальнейшего изучения) является главным источником разногласий по поводу природы голода в разных республиках и регионах. Помимо политических причин, которые было бы желательно максимально игнорировать в научной дискуссии, важной причиной споров является полное закрытие ряда существенных архивных фондов, прежде всего тематических папок Политбюро в Архиве Президента Российской Федерации. Только обнародование этих документов во всей их полноте, исследование потоков информации о голоде, поступавшей руководству страны, а также его реакции на эту информацию может поставить точку в явно затянувшейся и все более запутанной дискуссии.
Консолидация Политбюро и легенды о расколе
Как обычно в кризисные моменты, на волне голода усилилась оппозиция «генеральной линии» в самой партии. Помимо противодействия политике чрезвычайных хлебозаготовок со стороны низового аппарата, о котором говорилось ранее, критические настроения все шире распространялись в среде столичной «партийной общественности», в некоторой степени активизировались члены бывших оппозиций. Среди коммунистов распространялось мнение о порочности политики Сталина, о разжигании неоправданной конфронтации с крестьянством. Причем дело не ограничивалось только разговорами. Наблюдались отдельные попытки организационного сплочения антисталинских сил при помощи целенаправленной пропаганды внутри ВКП(б). Одним из наиболее известных свидетельств этого было образование в августе 1932 г. группы под названием «союз марксис-тов-ленинцев>>. Наиболее активными ее участниками и вдохновителями были бывший секретарь Краснопресненского райкома ВКП(б) Москвы М. Н. Рютин, неоднократно подвергавшийся преследованиям за сочувствие «правым», и старый член партии В. Н. Каюров, на квартире которого в июле 1917 г. скрывался от ареста В. И. Ленин. Весной 1932 г. Рютин составил проекты двух документов — платформы «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» и обращения «Ко всем членам партии». Отредактированные другими участниками группы, эти материалы стали основой для ее формального объединения и привлечения новых членов. Практическая дятельность «союза марксистов-ленинцев» до его раскрытия благодаря доносу в сентябре 1932 г. свелась к распространению платформы и обращения
[356]. Подлинные масштабы этого распространения и степень поддержки подобных документов в партии еще предстоит исследовать. Однако острота этих документов была очевидным симптомом нарастания крайних антисталинских настроений в определенных слоях «партийной общественности». В обращении «Ко всем членам партии», в частности, говорилось:
